Читать книгу "Царь Грозный - Наталья Павлищева"

Прихлебывая горячий сбитень, краснорожий верзила-бондарь, очень похожий на бочки, которые мастерил, басом объявлял:

– Я бы всех бояр в одну бочку посадил разом да засмолил. А потом с горы вниз и в реку, пущай поплавают, пока не поумнеют!

Ответом ему был дружный хохот. По тому, как надрывали животы слушатели, было ясно, что смолить бочку с боярами бондарю помогли бы многие.

К Александровской слободе подъезжали с опаской. Что там ждет? И чем ближе, тем становилось страшнее. Не по себе стало даже архиепископу Новгородскому Пимену и архимандриту Чудовскому Левкию, хотя те давние царские ласкатели, а Левкий так совсем свой во многих распутствах. Молча ехали князья Иван Дмитриевич Бельский и Иван Федорович Мстиславский. Такого не бывало, чтобы государь опалу на всех сразу накладывал…

Неподалеку от слободы москвичей окружила стража. От этого похолодело внутри у всех. Государь обращался со своим людом, да еще каким – знатным и коленопреклонным, как с врагами. Раздались сокрушенные голоса:

– Видать, очень осерчал Иван Васильевич…

– Гневается государь…

– Как прощение вымолим-то?

– Сможем ли?

– Надобно со всем соглашаться, просить вершить такой суд, какой сочтет надобным…

Иван Бельский хмурился, получалось, что Москва сама отдает государю право кого вздумает миловать, а кого казнить? А ну как он этим согласием боярам на беду воспользуется? И дело не в Старицких, которых можно лишить всех надежд, и все тут. Князь Владимир Старицкий без матери и голоса супротив Ивана Васильевича не подаст, а Ефросинья уже в монастыре. Что еще Ивану Васильевичу надобно?

Бельский не понимал государя, как и многие другие, от этого становилось много страшнее.

Малюта Скуратов велел отойти в сторону купцам и посадским:

– С вами разговор отдельно будет.

Те не роптали, тихонько подвинулись, тревожно косясь на бояр и святителей: а ну как те не так скажут? Чтоб не обидели государя еще чем…

Остальных Скуратов внимательно оглядел и велел ехать за собой, но шагом. Малюта воспользовался своим правом доглядывать всех, чтобы дополнительно навести страху на прибывших. Каждому заглядывал в лицо: кто таков?! Он умудрялся вызвать ужас даже у тех, перед кем должен был трепетать сам. Понимал, что никто из приехавших не виновен, виноватые не решились бы, но не попугать не мог… Ехали под пристальным вниманием охраны, потом и вовсе разделились. Даже святители были задержаны в Слотино и ожидали разрешения царя продолжить путь.

Григорий Лукьянович постарался, чтобы, прежде чем попасть к государю, даже самые родовитые бояре помаялись на морозе, вроде и для них же старался, а протянуло холодным ветерком Бельского с Мстиславским, пока пришли молодцы в черных кафтанах, чтобы проводить к Ивану Васильевичу. Малюте на происхождение боярина и его прежние заслуги наплевать. Даже больше того, чем выше стоит, тем слаще расправляться с таким. Тем легче посадским будет поверить в их виновность и готовность бежать к Жигмонту. И нельзя допустить, чтобы опальные бояре стали героями, превратились в жертвы несправедливости. Таких жалеют, такие укрепляют дух остальных, тоже готовых к сопротивлению. Нет, бояре должны быть подчинены сразу и безропотно, иначе потом хлопот не оберешься.

Их допустили к царю по отдельности, каждый был вынужден восхвалять Ивана Васильевича, всячески убеждать его не сиротить Русь, встать во главе борьбы с погаными и еретиками…

И Бельский с Милославским тоже хвалили и просили. Увидев государя, Иван Дмитриевич ужаснулся, настолько плох его вид. Царь словно перенес тяжелую страшную болезнь. Рослый и статный, он, казалось, согнулся вполовину, осунулся, волосы поредели, борода торчала клочьями… В глазах настороженность и даже страх. У Бельского мелькнула мысль: «Чего он сейчас боится? Мы же просить приехали…»

Голос Ивана Васильевича, когда он отвечал боярам, был глух и хрипл. Царь соглашался вернуться на царство, но условия своего возвращения обещал прислать позже. Что оставалось боярам и святителям, как не согласиться?

Ожидавшие купцы и посадские тревожно вглядывались в их лица. Бельский хмуро объявил о решении царя. Вокруг раздались крики, что на любые условия согласны, только бы не сиротил Русь-матушку государь! Милославский усмехнулся в усы едва слышно:

– А ведь он победил…

Это понимали все в Боярской думе. Теперь у Ивана Васильевича развязаны руки, Москва сама дала ему право себя казнить.

Гадать о том, какими будут условия государя, пришлось долго, почти месяц. Только 2 февраля на Сретение царь торжественно въехал в столицу. Все ждали выхода к народу на площадь, как было когда-то. Многие припоминали раскаяние молодого государя, пересказывали тем, кто не видел, не знал. Но ничего не последовало.

На следующий день Иван Васильевич созвал к себе во дворец митрополита со святителями и думских. Сходились, все так же с тревогой глядя друг на дружку. Молча и напряженно ждали появления государя Афанасий с епископами, бояре и князья. Иван Васильевич не торопился. Мстиславский морщился: чего он тянет? Если приехал, значит, уверен, что условия примут? Тогда в чем дело?

Государь вошел неожиданно, молча оглядел маявшихся людей, коротко кивнул, отвечая на поклоны, и сел. Парадная одежда лишь подчеркивала изменившуюся внешность. Те, кто не был в Александровской слободе либо не был там допущен к государю, не могли поверить своим глазам: взор Ивана Васильевича потух, на голове пролысины, борода поредела, кажется, даже руки тряслись…

Он обращался только к святителям, словно подчеркивая опалу на бояр. То, что собравшиеся услышали, быстро затмило увиденное! Иван Васильевич объявил, что остается на царстве с тем, чтобы ему на своих изменников и ослушников опалы класть, а иных за дело и казнить, беря их имущество в казну, и чтобы ему в том не мешали. Начало никого не удивило, все понимали, что без согласия на опалу и казни государь не вернется, для того и уезжал. Но потом!..

Потом Иван Васильевич объявил, что слишком много есть тех, кто хочет жить прежней волей, вот он и отделил себе опричную долю – пока 20 городов с уездами и несколько волостей. Если не хватит, то добавит еще. В своей опричной доле он будет править так, как сочтет нужным, чтоб ему не мешали. Остальные же Русские земли будут зваться земщиной и управляться по-прежнему во главе с Боярской думой, какую возглавляют князья Иван Бельский и Иван Мстиславский. На организацию опричнины государь требовал выделить 100 000 рублей.

Неизвестно, что потрясло сидевших больше – вид Ивана Васильевича, разделение государства на две части, которые должны перемешаться меж собой, или то, какие он забирал себе города. Тут было уже не до огромных денег на обустройство опричнины.

Воспользовавшись замешательством слушателей, государь принялся наставлять думских, чтобы позаботились об искоренении несправедливости и преступлений, о наведении в стране порядка, о безжалостности ко взяточникам. Пока митрополит размышлял о том, каково будет церкви и приходам, бояре спешно соображали, попадают ли в опричнину и что делать, если попадают, а думские пытались понять, как можно править той же Москвой, если одна улица в опричнине, а соседняя в земщине. За этими мыслями никто не подумал, что царь забрал себе лучшие, процветающие земли, выселение из них людей обойдется не просто дорого, а приведет ко многим смертям и разорению.