Читать книгу "Страхи мудреца. Книга 2 - Патрик Ротфусс"

Она протянула левую руку через стол и поймала мою. Развернула мою руку ладонью кверху и незаметно сжала ее — сочувствие.

Я поднял глаза и улыбнулся ей, надеясь, что улыбка вышла ободряющая.

Она повторила ее, почти точно, потом снова зажала рот.

— Я все еще испытываю тревожность из-за своей улыбки.

— Не стоит. У тебя чудесные губы, тебе идет улыбаться.

Пенте снова посмотрела на меня, ее глаза на миг встретились с моими и снова метнулись прочь.

— Правда?

Я кивнул.

— На своем языке про такие губы я бы сложил…

Я осекся и слегка вспотел, сообразив, что чуть не сказал «песню».

— Стихи? — предположила она.

— Да, — поспешно сказал я. — У тебя улыбка, достойная поэмы.

— Ну, так сложи, — сказала она. — На моем языке.

— Нет уж, — отказался я. — Это будет медвежья поэма. Слишком неуклюжая для тебя.

Это, похоже, ее только раззадорило. Глаза у нее загорелись.

— Давай, давай! Ничего, если она будет неуклюжей — мне тогда будет не так неловко из-за моих собственных огрехов.

— Ну, смотри, — пригрозил я, — тогда и ты тоже сложи стихи! На моем языке.

Я рассчитывал, что это ее отпугнет, но она, после мгновенного замешательства, кивнула.

Я вспомнил все адемские стихи, которые когда-либо слышал: несколько строчек из историй старого шелкопрядильщика да стихотворение из легенды о лучниках, которую рассказывала Шехин. Негусто.

Я думал о словах, которые знал, о том, как они звучат. Мне остро недоставало моей лютни. В конце концов, за этим и нужна музыка. Слова не всегда способны выразить все, что нам нужно. И там, где подводят слова, выручает музыка.

Наконец я нервно поднял взгляд, радуясь, что народу в столовой осталось немного. Я подался в ее сторону и сказал:

Пенте, дважды вооруженная,

Без меча в руке —

Ее уста раскрываются, как цветок,

И вырезают сердце за десять шагов.

Она снова улыбнулась, и оказалось, что я был прав. Ее улыбка пронзила мне сердце. Улыбка Фелуриан была прекрасной, но древней и всеведущей. А улыбка Пенте сверкала, как новенький пенни. Она прохладной водой пролилась на мое иссохшее, усталое сердце.

Нежная улыбка молодой женщины. Нет ничего лучше в мире. Она дороже соли. Без нее что-то в нас ломается и умирает. Я в этом уверен. Такая простая вещь. А какая странная. Странная и удивительная.

Пенте на мгновение прикрыла глаза, губы у нее безмолвно зашевелились, подбирая слова для ее стихотворения.

Потом она открыла глаза и сказала по-атурански:

Огненный, как факел,

Квоут говорит.

Он грозился сапогами,

Но его медведь танцует.

Я улыбнулся так широко, что лицо заболело.

— Чудесно! — искренне ответил я. — Мне еще никогда не посвящали стихов.

* * *

После разговора с Пенте мне стало заметно лучше. Я не был уверен, флиртовали мы с ней или нет, но это было неважно. Мне было достаточно того, что в Хаэрте есть хотя бы один человек, который не хочет моей смерти.

Я отправился к дому Вашет, как обычно, после трапезы. Отчасти я надеялся, что она встретит меня как обычно, ехидной улыбочкой, а утреннее неприятное происшествие будет забыто без слов. Отчасти же я боялся, что она вообще откажется со мной разговаривать.

Поднявшись на холм, я увидел, что она сидит на деревянной лавочке у дверей. Она прислонилась к грубой каменной стене дома, словно просто нежилась на послеполуденном солнышке. Я глубоко вздохнул с облегчением. Напряжение отпустило меня.

Но, подойдя ближе, я увидел ее лицо. Она не улыбалась. И не сидела с непроницаемой адемской маской. Она смотрела на меня, угрюмая, как висельник.

Подойдя достаточно близко, я заговорил.

— Вашет, — искренне сказал я, — я…

Вашет, не вставая, вскинула руку, и я умолк мгновенно, как будто она ударила меня по губам.

— Любые извинения сейчас не имеют смысла, — сказала она ровным и холодным, как сланец, тоном. — Ничему из того, что ты сейчас скажешь, доверять нельзя. Ты знаешь, что я всерьез и неподдельно разгневана, и потому охвачен страхом.

А это означает, что я не могу верить ни одному твоему слову, потому что все они порождены страхом. Ты хитер, обаятелен и лжив. Я знаю, что ты способен менять мир своими речами. Поэтому я не стану слушать.

Она переменила положение на лавочке и продолжала:

— Я с самого начала увидела в тебе кротость. Это редкость в человеке столь юном, и во многом я именно поэтому сочла тебя достойным обучения. Но чем дальше, тем больше я вижу нечто другое. Иное лицо, далеко не кроткое. Я отметала все это как проблески ложного света, полагая, что это юношеское хвастовство или странные шутки варвара.

Но сегодня, когда ты это сказал, до меня дошло, что кротость была маской. И это второе, еле видимое лицо, эта темная и безжалостная тварь и есть твое истинное лицо, прячущееся под нею.

Вашет окинула меня долгим взглядом.

— В тебе есть нечто пугающее. Шехин заметила это в твоих разговорах. Это не недостаток летани. Но это лишь усиливает мою тревогу. Это означает, что в тебе есть нечто более глубинное, чем летани. Нечто, чего летани исцелить не в силах.

Она посмотрела мне в глаза.

— Если это так, я была не права, взявшись тебя учить. Если ты настолько хитер, что сумел столько времени скрывать от меня свое истинное лицо, значит, ты опасен, и не только для школы. Если это так, значит, Карсерет права и тебя следует убить как можно скорее, ради безопасности всех, кто в этом замешан.

Вашет поднялась на ноги, медленно, как будто она смертельно устала.

— Вот о чем я думала сегодня. И я буду думать об этом сегодня ночью, еще много часов подряд. А завтра приму решение. Воспользуйся этим временем, чтобы привести свои мысли в порядок и приготовиться, как сочтешь наилучшим.

И она, не встречаясь со мной взглядом, повернулась и ушла в дом, бесшумно затворив за собой дверь.

* * *

Некоторое время я просто блуждал без цели. Сходил посмотреть на меч-дерево, надеясь встретить там Целеану, но ее нигде не было видно. А само по себе созерцание дерева меня ничем не утешило. Не в тот день.

Поэтому я пошел в бани и уныло поплескался в воде. Потом, в одном из зеркал, развешанных в комнатах поменьше, увидел свое лицо, впервые с тех пор, как Вашет меня избила. Половина лица у меня опухла и побагровела, ушибы на виске и вдоль челюсти начали желтеть и синеть. Под глазом наливался здоровенный фингал.

Глядя на себя в зеркало, я ощутил, как где-то у меня в животе вспыхнул приглушенный гнев. Я решил, что с меня хватит. Я устал беспомощно дожидаться, пока другие решают за меня, что со мной делать. Я играл в их игры, выучил их язык, держался безукоризненно вежливо, и за все это со мной обходятся как с собакой. Меня избили, осмеяли, грозятся смертью и чем похуже. Довольно!