Читать книгу "Фаворит. Том 2. Его Таврида - Валентин Пикуль"

– Что у вас тут? Будто все с ума посходили?

– Старый Фриц богу душу отдал.

– Так еще немало разных Фрицев будет…

Безбородко объяснил перемены. Новый король Фридрих-Вильгельм II ограничен умом, но преисполнен самого пошлого чванства, а наследство ему досталось большое и грозное:

– Армия, финансы… Если дядя его на рожон не лез, то Фридрих-Вильгельм не таков. Мы тут крепко ныне удручены: как бы не возникло альянса его с турками, а то и с поляками.

– Польша отвергнет такой несуразный союз.

– Дай бог! Но продажность шляхты известна, в Варшаве вдруг объявился маркиз Луккезини – змий гадостный.

– А что слыхать о делах в Стокгольме?

– Разумовский принят с решпектом. Но… но…

Безбородко умолк. Потемкин принял решение:

– Чувствую, пора уже мне Суворова вызвать! К делу…

Суворов, командуя Владимирской дивизией, зажился в селе Ундолы, что на Сибирском тракте; цветники и газоны, разбитые им под окнами усадьбы, гудели от обилия пчел; с реки слышался смех крестьянских детей; на столе полководца лежали журналы и альманахи литературные. Приказ побуждал его спешить с отбытием; патент на чин генерал-аншефа возвышал, приближая к фельдмаршальству. Потемкин повелевал вступить в командование дивизией Кременчугской, что расположена была на Днепре.

– Дело! – воскликнул Суворов и – поскакал…

* * *

Смолоду Екатерина подбирала фаворитов из мужчин своего же возраста, сильных и дерзостных, которые помогали ей в управлении государством, но под старость ее женское внимание задерживалось на женоподобных красавцах, помышляющих более о своем благополучии и карьере, и чем незначительнее был молодой человек, тем больше он устраивал женщину… Безбородко разумел, что фаворитизм – сильное оружие при дворе, и он даже терялся, когда альков императрицы пустовал. Потемкин тоже испытывал тревогу от пустоты в сердце Екатерины, которую – после отставки безобидного Ермолова – следовало скорее заполнить. Он предложил своего дальнего московского сородича Александра Матвеевича Дмитриева-Мамонова, красавца в возрасте восемнадцати лет…

Реакция со стороны Екатерины была неожиданной:

– Извини, дорогой, для кого ты фаворита избираешь? Для себя, наверное! Вы с Безбородкой много воли себе взяли, забывая, что я сама способна найти себе утешение…

Свою унизительную связь с танцором Пиком она тщательно скрывала, но шила в мешке не утаишь, и Потемкин резко заявил, что никогда не потерпит близ нее человека, абсолютно чуждого не только лично ему, светлейшему, но и его делам.

– Твои субтильства тем и закончатся, что я этого танцевальщика за ноги размотаю и в окно выброшу. – Словно продавая товар на базаре, Потемкин расхваливал своего кандидата. – Гвардии поручик, нравом веселый и комедии составляет, а по матери – из древней фамилии Боборыкиных.

Дмитриев-Мамонов был императрице представлен.

– Ахти мне, старой! – сказала она со смехом. – Рисунок-то приятен, но боюсь, что колер неисправен.

– Колер сама наводи, – отвечал светлейший…

Вскоре между ними возникло несогласие. Потемкин снова убеждал императрицу, что враждебность поляков к «москалям» на руку только врагам славянства. Сорок тысяч тульских ружей он согласен дать Польше, и был уверен, что поляки – отличные воины. Екатерина в делах польских была еще не уверена:

– Принц де Линь, – отвечала она, – пишет мне верно: если Польша шевельнется, она погибнет. Я пригласила де Линя сопутствовать мне в Тавриду, этот забавник каши не испортит.

– Goda! – отвечал Потемкин по-польски и, обиженный ее холодностью, на две недели скрылся в Нарве…

Здесь, в тишине провинций, под шум реки в порогах, светлейший занимался важной корреспонденцией. Не только Франция, но и Швеция с Пруссией обещали туркам деньги и оружие, лишь бы скорее возникла война с Россией; султан халатами и саблями, пиастрами и фирманами побуждал князей Кавказа к действию, лезгины снова собирались в набег на Грузию, Азербайджан и Авария приняли турецкое подданство. А шейх Мансур получил в дар от султана подзорную трубу и швейцарские часики… Потемкин понял, что в Нарве ничего путного не высидит, и вернулся в столицу, где счастливый Дмитриев-Мамонов подарил ему золотой чайник с надписью по-французски: «Мы соединены сердцами».

Потемкин отблагодарил сикофанта суровой нотацией:

– Ты дело свое делай, а лишнего не мудри…

Вскоре в Париже вышел двухтомный сборник пьес «Theatre de l’Hermitage», юный фаворит Дмитриев-Мамонов угодил в неплохую компанию авторов, средь которых были представлены, помимо самой Екатерины II, граф Александр Строганов, известный в ту пору писатель Эстад, дипломаты Кобенцль и граф Сегюр, писавший даже очень хорошо… Екатерина встретила Потемкина словами:

– Здравствуй. Сколько у тебя денег в банке Екатеринослава?

– Триста сорок тыщ. Помни: мне нужно на эти деньги открыть училище полевых хирургов. Имею еще шестьдесят тыщ.

– Подари их мне, – попросила императрица.

– Не дам ни копейки! Сам не трогаю – ради учреждения университета в краях новороссийских.

– Ты, как всегда, паришь в облаках…

– Но высоко парю! – отвечал Потемкин. – Турки ныне на конференцию мирную не согласятся, отовсюду к войне подначиваемые. А чтобы спасти Грузию от разорений кровавых, полагаю надобным войска наши из Тифлиса временно удалить. Тогда не будет причин нападать на нее, и тем кровь грузинскую пощадим.

– Пожалуй, ты прав, – согласилась Екатерина. – Но с турками развязка одна возможна: оружием правоту доказывать!

Откуда-то издалека громыхнула пушка.

– Кто еще там стреляет? – удивился Потемкин.

– Сыночек мой построил в Павловске игрушечную крепость «Мариенталь» и звуком этим призывает гостей к обеду… Совсем как в Германии: за стол не сядут, пока не выстрелят.

Она протянула ему бумагу с грифом «Секретнейше».

– Я тебя ждала. Прочти и проникнись этим…

«Мы видим уже себя при дверях той необходимости, в которую поставляет нас оборона славы и безопасности границ наших… всяк безпристрастный признает справедливость нашу. В чем, вверив Вам главное начальство над армией, даем Вам ПОЛНУЮ ВЛАСТЬ…»

Екатерина в секретном рескрипте давала Потемкину полномочия своей властью открыть войну с Турцией в тот момент, который он сочтет нужным; Потемкину дозволялось самому устанавливать ту критическую точку, когда Булгакова следовало отозвать на родину.

– Слушай: я уже писала Булгакову, чтобы к моему приезду в Тавриду он был там – ради политических консультаций, а коли война случится, ты его при себе оставишь помощником.

– Сам буду писать ему, – отозвался Потемкин.

– Будь мудр, не спеши. Вольно ж тебе скакать по России так, что под тобою все коляски ломаются. Помни, дружок: каждые сто верст нужна остановка, чтобы чинить поломанное…