Читать книгу "Дневник Гуантанамо - Мохаммед ульд Слахи"

Я не встречался с Мохаммедом ульд Слахи. Когда у меня спросили, могу ли помочь издать рукопись, я отправил ему письмо, чтобы просто представиться. Не знаю, получил ли он его. Я ни разу не общался с Мохаммедом.

Я направлял запрос на встречу с ним перед тем, как отправлять готовый текст в печать, чтобы он мог одобрить все правки. Ответ Пентагона был кратким и однозначным. «Посещение заключенных в Гуантанамо или какое-либо общение с ними невозможно, если вы не являетесь его адвокатом, — сообщил специалист по связям с общественностью. — Насколько вы знаете, заключенные содержатся в соответствии с законом военного времени. Вдобавок мы не выставляем их на всеобщее обозрение».

Фраза «на всеобщее обозрение» появилась здесь из одного из столпов права войны, Женевской конвенции об обращении с военнопленными от 1949 года. Статья 13 конвенции «Гуманное обращение с военнопленными» гласит:

С военнопленными следует всегда обращаться гуманно. Любой незаконный акт или бездействие со стороны держащей в плену державы, приводящие к смерти военнопленного, находящегося в ее власти, или ставящие здоровье военнопленного под серьезную угрозу, запрещаются и будут рассматриваться как серьезные нарушения настоящей Конвенции. […]

Военнопленные равным образом должны всегда пользоваться защитой, в особенности от всяких актов насилия или запугивания, от оскорблений и любопытства толпы.

Применение к ним репрессалий воспрещается.

Я предложил конфиденциальную встречу по строгим протоколам безопасности, чтобы убедиться, что отредактированная версия работы Мохаммеда — работы, которую он специально написал для широкой публики, — полностью соответствует оригинальному содержанию и целям. Годами эти материалы скрывались из-за цензурного режима, который не всегда соответствовал Женевским соглашениям.

Цензура стала неотъемлемой частью содержания заключенных под стражей после 11 сентября. Это было выгодно по двум причинам: во-первых, чтобы открыть простор для жестокого обращения с заключенными, а во-вторых, чтобы скрыть сам факт насилия над ними. В случае Мохаммеда, например, речь идет о похищении, противозаконном аресте и содержании в тюрьме без связи с внешним миром, жестоком и унижающем достоинство обращении, пытках. Мы знаем обо всем этом благодаря документам, которые тщательно скрывались в течение нескольких лет.

Я не знаю, в какой степени личные и правительственные интересы в сокрытии жестокого обращения повлияли на продление срока заключения Мохаммеда. Одно я знаю точно: за те пять лет, что я провел в изучении этого дела, меня не смогли убедить ни туманные объяснения правительства о том, почему он вообще оказался в Гуантанамо, ни заявления защитников его 13-летнего содержания под стражей в духе «он, скорее всего, то-то и, вполне возможно, то-то». Мое собственное чувство справедливости говорит: они уже должны были объяснить, что различные факты в деле Мохаммеда могут значить и почему его нужно оставить в американской тюрьме. Ответы на эти вопросы давно бы уже нашли, если бы этот «Дневник Гуантанамо» не держали в секрете так долго.

Когда Мохаммед заканчивал рукопись девять лет назад в том же самом изоляторе, где происходили те кошмарные сцены, описанные в книге, он ставил перед собой конкретную цель. «Я написал только о том, что пережил, что я видел и что узнал из первых рук, — объясняет он ближе к концу. — Я старался не преувеличить и не преуменьшить. Я старался быть настолько честным, насколько это возможно, с правительством США, с моим братьями и с самим собой».

Насколько я могу судить, именно это ему и удалось. История, которую он рассказывает, подкрепляется рассекреченными документами. Он доказывает снова и снова, что его рассказам можно верить. Он явно не преувеличивает: в документах описаны пытки и унижения, которые Мохаммед не включил в книгу, а некоторые из тех, что все же попали в «Дневник», он выбирал и описывал с большой осторожностью. Даже когда события, о которых он рассказывает, накаляются до предела, его рассказ остается сдержанным и непосредственным. Ужасы тех событий говорят сами за себя.

Это все потому, что даже в этих обстоятельствах больше всего его интересуют отношения между людьми. «Закон войны суров», — пишет Мохаммед в начале.

Если и есть в войне что-то хорошее, так это то, что она показывает все самое плохое и самое хорошее в людях: кто-то пытается использовать безнаказанность, чтобы делать другим больно, а кто-то пытается облегчить чужие страдания.

Когда Мохаммед рассказывает о своем путешествии по самым мрачным частям американской программы по поимке и допросу подозреваемых в терактах 11 сентября, все его внимание приковано к следователям и охранникам, друзьям-заключенным и к нему самому. В своем «стремлении быть честным», по его собственным словам, он учитывает общее чувство страха и непонимания, которым охвачены все персонажи, а также гораздо более локальные социальные силы и правила учреждения, которые влияют на взаимодействия этих персонажей.

В своем стремлении «быть честным», как он пишет, он осознает, насколько сильно страх и замешательство, а также власть местных авторитетов, уполномоченных правительством, влияют на взаимодействие людей. Но еще он видит, что каждый человек может изменить ход событий и уберечь других от страдания, поэтому он всегда старается относиться к людям с пониманием, независимо от их униформы, состояния, звания и прочего. Таким образом, он преобразует даже самые бесчеловечные ситуации в серию взаимодействий между разными людьми, порой пугающе близких.

Это тайный мир Гуантанамо: мир поразительной умышленной жестокости и неоправданного насилия, но еще и мир легкости и доброты, благодарностей и признаний, взаимного интереса и рискованных прыжков через глубокие пропасти. То, что Мохаммеду удалось пережить четыре года самого жестокого обращения, какое только можно представить, и самые чудовищные допросы в Гуантанамо, очень много говорит о его характере и человеческих качествах. Еще большим доказательством его писательского мастерства стало то, как он сумел в короткий промежуток времени превратить свой травматичный опыт в повествование, в котором он как осуждал, так и прощал.

Но все же не это больше всего впечатлило меня, как писателя и как читателя, когда я впервые открыл написанный Мохаммедом от руки «Дневник Гуантанамо». Куда сильнее меня захватывали истории, произошедшие далеко от Гуантанамо: несчастный безбилетник в сенегальской тюрьме; закат в Нуакшоте после песчаной бури; душераздирающая тоска по дому во время Рамадана; полет над трущобами Нуакшота; мокрая от дождя взлетная полоса на Кипре. Здесь я впервые увидел в Мохаммеде писателя, его внимание к характерам людей, его острый слух на их голоса. Я увидел, как мастерски его воспоминания переплетаются с информацией от всех пяти органов чувств, то, как он на полную использует спектр эмоций в себе и других. В Мохаммеде есть качества, которые я больше всего ценю в писателе: трогательное внимание к прекрасному и острое чувство иронии. У него фантастическое чувство юмора.

Ему удалось выразить все это на английском, его четвертом языке, который он продолжал учить во время написания книги. Это достижение гласит о его умении мастерски управлять словом и черпать из него вдохновение. Но оно так же, очевидно, стало возможным благодаря его упорному желанию следовать своим правилам, какая бы ситуация ни встречалась ему на пути. С одной стороны, овладение английским языком в Гуантанамо для него означало освобождение от необходимости перевода и присутствия третьих лиц в разговоре, а также открывало возможность установить более тесный контакт с каждым из его похитителей. С другой стороны, он теперь мог расшифровать и понять язык власти, которая контролировала его судьбу, — а это была очень осязаемая сила, которая продемонстрирована в этой одиссее длиной 20 тысяч миль, задержаниях и допросах свое ошеломляющее влияние. Так родилась поистине уникальная работа. Это зеркало, в котором, впервые за всю мою историю прочтения документов из Гуантанамо, я узнал себя, — в изображении как моих соотечественников, так и тех, кого моя страна удерживает в плену. Вместе с тем это увеличительное стекло, наставленное на империю, истинный размах и влияние которой многие из тех, кто живет в ней, не осознают.