Читать книгу "Подземный художник - Юрий Поляков"

– Можешь не выполнять! – пожала плечами Тоня.

– Богатого себе нашла?

– Нет, только по любви. Ты же знаешь. Зачем мне богатый? Я сама богатая…

– Вот с этого места, пожалуйста, подробнее!

– Подробнее? Пожалуйста! – Она направилась в гостиную. – Я вполне обеспеченная женщина. У меня есть фирма!

– Какая еще фирма? – Он тупо двинулся следом.

– «Сантехуют»! – ответила бывшая жена и улыбнулась с издевательской кукольной наивностью.

– Это моя фирма!

– Не-ет, не твоя! Я теперь тоже кое-что в коммерции понимаю!

– Еще бы! – ухмыльнулся Михаил Дмитриевич и нехорошо кивнул на серебряный семисвечник.

– Свирельников, ты к старости стал антисемитом? Не может быть!

– Это моя фирма! – багровея, повторил он.

– Оформлена она на меня. А ты наемный менеджер. Будешь плохо себя вести – я тебя уволю!

– Что-о?! – Он вскочил и, не помня себя, замахнулся на Тоню заячьим Гамлетом, которого весь разговор крутил в руках.

Окончательное грехопадение состоялось зимой в квартире Валентина Петровича на глазах нескольких десятков невозмутимых зайцев. На время пребывания супругов в санатории Четвертого управления Тоня переселилась туда якобы для того, чтобы спокойно готовиться к диплому, а на самом деле потому, что ее мать в ту пору предпринимала, кажется, последнюю в своей жизни попытку выйти замуж и нуждалась в поздней романтической безнадзорности. Свирельников вырвался в Москву на несколько дней раньше и позвонил прямо с вокзала. Трубку взяла Полина Эвалдовна, с какой-то странной кокетливостью объяснив, что «его интересантка» временно живет в другом месте, а именно – у дяди. В гостях у «святого человека» он к тому времени уже побывал, приглашенный на замаскированные под воскресный обед смотрины. Кажется, Валентин Петрович с Милдой Эвалдовной остались довольны выбором племянницы.

Не заезжая домой, как был, в шинели и с чемоданчиком, курсант Свирельников помчался с Комсомольской площади прямо на Плющиху. Тоня открыла дверь, несколько мгновений смотрела на него в растерянности, а потом сказала: «Я о тебе как раз только что закончила думать!» На ней был домашний халатик, а на переносице – большие очки, которые она при нем ни разу не надевала. В руках Тоня держала толстый древнерусский словарь, который, конечно, тут же полетел на пол, ибо будущий офицер, измученный казарменным одиночеством, схватил ее и, спотыкаясь о тапочки в прихожей, понес на тахту, стоявшую здесь, вот на этом месте, в гостиной. Какое-то время он пылко убеждался в том, что все отвоеванное им у Тони до каникул не забыто, а убедившись, с удивлением обнаружил, что его возлюбленная почему-то совершенно не препятствует, так сказать, окончательному решению вопроса. Прежде в подобных случаях она замыкалась ладонями, как поясом верности, и произносила что-нибудь смешное и потому не обидное: «Осторожнее, юнкер, вы испортите мне девушку!» Но в тот день она лежала тихая, покорная и влажно раскрывшаяся. Нависнув над ней, он с мольбой посмотрел любимой в глаза, и она еле заметно кивнула в ответ. «Ты не боишься?» – спросил Свирельников задыхающимся шепотом. «А ты?» – отозвалась она чуть слышно…

– Смешно! – сказала Тоня, когда Михаил Дмитриевич, опомнившись, опустил руку. – Первая полоса «СК»: «Бизнесмен убил бывшую жену зайцем!»

– Мы же обо всем договорились! – тупо повторил Свирельников.

– Нет, друг мой бывший, договариваться мы будем только теперь. Нельзя бросать жену нищей!

– Я давал тебе деньги…

– Плохо давал. А теперь я буду их брать!

– Это тебя твой… нынешний научил?

– Нет, это все – наследственность. А еще я редактировала книжку «Разводясь, не будь дурой!».

– Не кривляйся! Если он такой умный – лучше бы тебе кровать купил!

– С милым рай и на диване!

Курсант Свирельников даже оторопел от неожиданности: все, о чем он грезил во время горячих бессонниц словно о благословенно недостижимом, произошло вот так – легко и просто. Впрочем, не так уж и легко: Тонина девственность оказалась значительно прочней ее целомудрия. Потом он лежал, блаженно вытянувшись и слушая, как, победно екая, бьется сердце, а падшая дипломница, обмотав кровоточащее лоно полотенцем, сидела у него в ногах, внимательно рассматривая то, благодаря чему только что стала женщиной. «Уд-дивительно!» – вдруг сказала она. «Что удивительно?» – уточнил гордый сокрушитель. «Не удивительно, а уд-диви-тельно!» – поправила бывшая девушка. «Почему «уд-дивительно»?» – «А потому что в старину это называлось «тайный уд»! – объяснила она, кивнув на увядшего первопроходца. «Значит, “уд-довлетворять” тоже от слова “уд”», – обрадовался он. «Пожалуй, за тебя можно выйти замуж. С лингвистическим чутьем у тебя все в порядке!» – «А если бы не в порядке, значит, не вышла бы?» – «Все равно вышла бы…» – вздохнула Тоня…

– Уд-дивительно! – произнес Свирельников, криво усмехаясь.

– Вот именно! – мгновенно покраснев, кивнула она и изобразила на лице развратную улыбку, как представляют ее себе женщины, почти не изменявшие мужьям. – Ты думал, я стану жить на твои подачки? Уд-дивительно! Нет, делиться будем.

– Не будем!

– Бу-удем!

– Про фирму забудь, поняла?!

– Я пришлю адвоката, дорогой! Он объяснит тебе мои права и твои обязанности.

– Ты не понимаешь, во что лезешь!

– Не надо меня пугать!

– Я не пугаю. Предупреждаю – не лезь!

– С адвокатом!

Тут в дверном замке заскрежетало.

– При дочери ни слова! – предупредил он и вышел в прихожую.

Сначала Михаил Дмитриевич надвинул на лицо одно из тех суровых выражений, какими прежде встречал Алену, вопреки обещаниям поздно возвращавшуюся домой. Но потом сообразил, что обстоятельства с тех пор изменились, и срочно переделал это выражение на иронично-заботливое.

Дверь открылась. На пороге стоял Веселкин в длинном белом плаще. В одной руке он держал букет мелких подмосковных роз, в другой – торт «Птичье молоко».

– Ты?! – опешил директор «Сантехуюта».

– Без всяких-яких… – вымолвил Вовико и застыл на пороге.

– Заходи, друг мой, не бойся! – ласково пригласила Тоня. – Он сейчас уйдет…

Она стояла, томно облокотившись о косяк, и смотрела на Свирельникова с веселой ненавистью.

35

«Мы решили пожениться…»

Они решили пожениться!

Да сколько угодно! Молодожены…

Скоты!

Михаил Дмитриевич сидел в джипе, сжимая в кулаке заячьего Гамлета. Подробности того, как он очутился в машине, были бесследно уничтожены в памяти ослепительно белой вспышкой ярости, ошеломившей все его существо и до сих пор сотрясавшей тело внутренним ознобом. Сердце не болело и даже не ныло, а изнывало от нестерпимой обиды, на которую он, по совести, не имел никакого права, но именно поэтому обида была непереносимой. Его буквально мутило от одного приближения к мысли о Веселкине и Тоне…