Читать книгу "Идиот - Элиф Батуман"

* * *

Наш самолет прибыл в Анталию в десять вечера. Мать прилетела на пару часов раньше. На ней, как всегда, были элегантные обновки, каких я раньше никогда не видела и даже вообразить не могла: очки с ультратонкими линзами в толстой оправе, сандалии самого светлого из возможных оттенков бежевого на каблуках-рюмочках, небольшой чемодан из бордовой кожи. Ногти на ногах она покрасила почти в цвет сандалий, только еще светлее, такой цвет на ногтях мне встречать еще не доводилось. Сандалии просто завораживали, они сами по себе выглядели, словно две дамы с точеными фигурами.

Мать не понимала, откуда у меня столько энергии после самолета. – Это ненормально, – говорила она. – Ты что-нибудь принимаешь?

Я ответила, что не принимаю ничего, и именно этим, возможно, всё и объясняется. Беспокойство с ее лица не исчезло. – Прими это, – сказала она и протянула мне половинку валиума.

Мать сама пару дней назад, вылетая в Анкару, приняла половинку валиума, после чего потеряла паспорт, так что для въезда в страну ей пришлось прибегнуть к способам, о которых, по ее словам, мне лучше не знать. Позднее, уже в Анкаре, она грохнулась на улице из-за колдобин. Из лавки выскочил подручный бакалейщика, помог ей встать, назвал «сестрой» и угостил сигаретой. Да, в этом вся Турция: дороги – дерьмо, зато люди уважают старших.

– Это тебе пришло в Анкару. – Мать протянула мне открытку с Мостом вздохов. Задняя часть была заполнена плотным витиеватым почерком.

Привет, Селин!

Да, я добралась до места, где родился твой литературный герой Казанова (ха-ха). Атмосфера весьма декадентская, почти нереальная. Меня не покидает ощущение, будто я попала в «Смерть в Венеции» и того и гляди помру от чумы на пути к растлению мальчика или что-нибудь в этом духе. Билл только что уехал. Мы очень насыщенно провели время, между нами всякого хватало, даже больше, чем обычно, не говоря уже о наших вечных «дискуссиях» об искусстве, стоило зайти в любой собор. Еще мне тут снятся реально безбашенные сны. Думаю, на мое подсознание могло повлиять, что у Венеции нет античной истории. Ее основали лишь в пятом веке (те, кто сбежал от Аттилы). Пожалуй, моя восприимчивость к античности объясняет то, что в Риме я чувствую себя органичнее. Хотя опять же, кто знает, может, это я просто паникую перед возвращением в Белград. Ну ладно. Кстати об Аттиле – надеюсь, на земле «дьявола во плоти» с тобой всё было в порядке и никто не гонялся за тобой с оленьими рогами. Вот бы сейчас пуститься в одну из наших долгих бесед. Хотела рассказать тебе о сне про оргиастический карнавал с монахинями, но, как видишь, места уже не хватает.

Люблю, Светлана

* * *

В анталийском отеле некоторые вещи действовали на нервы – постоянно шипящие пульверизаторы на газонах, встревоженные лица персонала в форме с золотым плетением, кусты с огромными оранжево-красными цветами, разинувшими пасти, словно спятившие львы с жесткими палкообразными языками. Отовсюду слышалась русская речь: начало моих русских занятий совпало с российским туристическим бумом на турецком Средиземноморье. Несмотря на август, магазины кожаной одежды были битком набиты русскими, покупающими громадные овчинные дубленки. Готовят сани летом.

Ужин проходил в виде шведского стола – стойка с кебабами и лебедь из сливочного масла, потеющий в тазике со льдом. Мы все сидели за одним длинным столом: я, мать, Дефне, тетя Бельгин, тети Седа, Шенай и Арзу, сын Арзу Мурат и его новая девушка Юдум. Стоило Юдум на минуту отлучиться, все принимались ее критиковать. Дефне возражала против ее имени, которое означает «полный рот».

– Разве можно иметь такое имя? – вопрошала Дефне, чье имя означает «лавр».

Юдум пришлось поселиться в одном номере с Арзу, матерью Мурата, которая работала в разведке, страдала манией чистоты и вечно забиралась на стулья, чтобы стереть пыль с невидимых снизу верхних поверхностей. Мурат остановился в отдельном номере, но Юдум жить там не разрешили, она должна была делить комнату с Арзу. Верх одежного шкафа они протирали вместе.

* * *

Поначалу я болталась в компании ровесников – с Дефне, Муратом и Юдум, – но у меня не получалось приспособиться к их способу существования. Они, казалось, постоянно пребывали в ожидании, ждали, когда исчезнет то или иное препятствие – откроется какое-нибудь заведение, сдвинется на небе солнце или кто-то вернется и что-то произойдет. Если они совершали реальное действие – шли купаться, обедали или куда-то отправлялись, – то делали это отстраненно, без энтузиазма, словно показывая, что лишь на время отвлеклись от главного занятия – ожидания. Все их разговоры вращались вокруг ожидаемого события. Когда же событие наконец происходило, всё оставалось неизменным. Ощущение временности не исчезало, а лишь находило новый объект.

В итоге я большей частью пребывала в одиночестве – за чтением или купаясь в море. В семье я увлекалась плаванием сильнее, чем остальные – всё потому что я американка. Еще я больше всех ходила пешком. «Она проходит оттуда сюда, отсюда туда, а потом оттуда снова сюда», – постоянно повторяла тетя Арзу.

– Она с детства такая, – с гордостью отвечала мать.

Мать плавала полчаса в день, держала голову строго вертикально. Иногда я составляла ей компанию. Однажды мы плыли и наткнулись на огромный кусок дерьма, прямо на уровне глаз. Я сначала подумала, что это палка или небольшое полено, и показала на него матери. – Это говно, – произнесла она с обиженным видом.

Никто из теток нам не поверил. В попытке опровергнуть наши свидетельства они исходили из теоретических соображений.

– Дерьмо бы развалилось на мелкие части, – сказала тетя Арзу.

– В воде оно не сохранилось бы целым куском, – согласилась тетя Шенай.

– Кто-нибудь слышал, чтобы дерьмо плавало? Разве оно плавает? Никогда не слыхала, – влилась в общий хор тетя Седа.

– Я говорю вам как врач, – ответила мать. – Сплавайте сами и посмотрите.

* * *

Каждый день ближе к закату я плыла к пластиковому плоту, привязанному у буйков примерно в сотне метров от берега. Я ложилась на спину, распластавшись на теплом синем пластике, слушая плеск волн и внутренние звуки, которые появляются в голове после плавания. Солнце клонилось к горизонту – с каждым днем всё раньше. Я лежала ногами к берегу и думала, что именно в той стороне, в направлении солнца, за пять тысяч миль отсюда находится Бостон, в то время как Токио, где сейчас Иван, тоже в пяти тысячах миль, только в другую сторону – там, откуда наползает темнота, а еще через пять тысяч миль в том же направлении – Калифорния. По часовой стрелке, если смотреть с Северного полюса.

Обычно на плоту я лежала в одиночестве, но однажды обнаружила, что в моем направлении движется человек. Он плыл кролем, приближаясь хоть и не очень быстро, но неуклонно, поднимая голову для вдоха на каждые четыре гребка. Добравшись до плота, он некоторое время, прищурившись, плыл на месте – бритая голова, где-то за сорок или за пятьдесят, – потом подтянулся и забрался вверх по металлической лестнице.