Читать книгу "Людовик XIV, или Комедия жизни - Альберт-Эмиль Брахфогель"

— От кого эти бумаги?

— От мадам де Ментенон, государь.

— От Ментенон! Опять это имя! Ну, мы когда-нибудь доберемся наконец до ее замыслов, сорвем с нее личину святости! Можете на это вполне рассчитывать.

Лувуа поклонился и вышел.

Напоминание об иезуитах, о Ментенон сильно раздражило Людовика. Гнев и неопределенное, связанное с подозрением любопытство заставили его тотчас развернуть бумаги, оставленные военным министром. С замирающим сердцем принялся он за чтение… И странно, чем дальше подвигалось оно, тем более убеждался король, что он, Людовик Великий, уже восемь лет слепое орудие иезуитов, невольный исполнитель всех планов, задуманных и развитых мадам де Ментенон!

В руках короля была полнейшая, по числам подобранная корреспонденция иезуитской партии, каждая строка которой ясно показывала настоящее значение Ментенон и ее, все возрастающее влияние на орден. Переписка начиналась в тысяча шестьсот шестьдесят первом году, но только с тысяча шестьсот шестьдесят седьмого она приобретала жгучий интерес для царственного чтеца: с того именно времени завязывались прямые отношения главы иезуитов в Риме с вдовою Скаррон.

Ничто не могло быть оскорбительнее для короля, чем постепенное осознание того, как орден Лойолы при помощи этой женщины прокрался во все щелки его внутренней жизни! Любовь и честолюбие принцессы Орлеанской, страсть к ней самого короля, бешеная ревность Филиппа, ненависть Терезии — все-все было известно иезуитам, всем пользовались они, тонко и незаметно заставляли короля исполнять то, чего хотели в Риме. Хитрый орден победил, сам же он, Людовик, вел ненавистных иезуитов к победе, и вот доказательства их торжества! Вот они, эти письма, каждая строка которых ясно говорит: «Ты делал то, что мы хотели, ты исполнил лишь желания! Мы — твоя судьба!» Взбешенный король, вовсе не бывший человеком, охотно подставляющим шею под ярмо, решил тотчас же покончить с Ментенон и ее черными сообщниками и во что бы то ни стало порвать и уничтожить опутавшие его сети римской политики.

На следующий день приказано было мадам Ментенон приготовиться к принятию короля у себя в доме; туда же велено явиться патеру Летелье и Лашезу. В назначенный час Людовик XIV отправился на улицу Тиксерандери в сопровождении мадам Гранчини, д’Эфиа, Сен-Марсана, Фейльада и Таранна с мушкетерами. Все сторонники иезуитов, казалось, чувствовали, что свидание это не приведет к добру, и струсили не на шутку; патеры же Лашез и Летелье желали бы лучше сквозь землю провалиться, чем явиться в назначенный для королевского посещения час, но не осмелились ослушаться категорического приказания Ментенон. Она одна, глава иезуитской партии во Франции, вдова бедного писателя фарсов, только она бесстрашно смотрела в глаза опасности, спокойно ожидая приближающуюся грозу…

Как только король вступил на лестницу маленького дома Ментенон, стража его заняла все выходы… Оставив свиту в смежной комнате, Людовик вошел в приемную лишь в сопровождении Фейльада и Таранна. Ему казалось, что хозяйка дома употребит всевозможные женские уловки для отвращения грозы, он ожидал даже, что навстречу ему будет выслана маркиза де Монтеспан с королевским ребенком на руках, чтобы вздохами, слезами, мольбами разжалобить его прежде, чем виновница всего, сама Ментенон, осмелится явиться ему на глаза.

Он ошибся. Эта женщина, сила и странное влияние которой бесило, унижало, раздражало его, стояла тут, перед ним, гордо выпрямившись, с полным сознанием своей правоты. Ее большие, блестящие глаза твердо и прямо смотрели на короля.

За нею жались, смиренно согнувшись, патеры Лашез и Летелье, выжидая, как разыграется сцена…

— Ваша переписка, переданная мне Лувуа, — начал король, — так странна, что я решился сам, лично, потребовать у вас разъяснения тех поповских интриг, при помощи которых вы намерены учредить у нас государство в государстве и сделать из Франции римскую провинцию! Советую вам быть правдивой, или я засажу вас и ваших сателлитов в такое местечко, где у вашего благочестия пропадет всякая охота заниматься грешными делами мира сего! Истина, одна только истина может несколько смягчить вполне заслуженное вами наказание.

— Не думаю, государь, — кротко возразила Ментенон, — чтобы Франсуаза Скаррон с тех пор, как она имеет счастье быть известной вашему величеству, заботилась сколько-нибудь о своей собственной доле. Я живу не для себя, сир, но для выполнения той великой задачи, которой служу. Лучшим же доказательством того, что я хочу и должна быть откровенна, правдива перед вами, служат уже те бумаги, благодаря которым я имею сегодня счастье принимать у себя ваше величество! Но все мои объяснения могут быть сделаны только одному королю. Прошу ваше величество войти в мой кабинет.

— Я не вижу ни малейшей необходимости в таком уединении. Эти господа настолько нам преданы, что могут свободно слушать все ваши излияния.

— Другими словами, сир, — и по лицу Ментенон пробежало выражение насмешливого сожаления, — владыка Франции отступает перед слабой, беспомощной женщиной! Я предполагала больше твердости и характера у вашего высочества, иначе я избавила бы вас как от чтения известных вам бумаг, так и от настоящего затруднительного положения.

— Клянусь прахом моих предков, она смела до безумия! Никто в целой Европе не осмелится говорить со мной таким образом, не осмелится упрекнуть меня в недостатке мужества!

— А я осмелюсь даже повторить вам, что вы трепещете и отступаете передо мною потому, что я, и только я одна, скажу вам истину в лицо, скажу, что сделать должна я и что обязаны исполнить вы, государь! Блеск ваш не ослепит меня, ваше благоволение меня не подкупит! Я спокойно жду, когда вашему величеству заблагорассудится свести со мною счеты!

— Что значит свести счеты с вами?

— Это значит, сир, что с нынешнего дня вы должны будете забыть прошлое и начать новую жизнь. Или вы выслушаете с глазу на глаз то, что необходимо вам сообщить, или же, отказавшись, накажете меня за то, что, вопреки вашему желанию, вами же самими будет все-таки исполнено!

Свита Людовика XIV переживала за Ментенон при этой безумно смелой речи. Все ждали взрыва. Король был, видимо, взбешен, но не столько смелостью этой женщины, сколько мучительной душевной борьбой гордости и религиозного страха. Бросив шляпу на стул, он сильно забарабанил по стеклянной раме окна; потом, круто повернувшись, сказал:

— Право, Таранн, она или сумасшедшая или же хочет быть мученицей своей партии, своих убеждений! Оставьте ваши поучения, сударыня, или легко может статься, что вас с попами выгонят из Франции!

— И вслед за этим нарушат Дуврской трактат, заключат союз с гугенотами и гражданами Амстердама, сделают их религию господствующей в нашем отечестве, словом, откажутся от всех тех планов, ради которых ваше величество предпочли донну Терезию Испанскую принцессе Стюарт! Клянусь Богом, если вы добиваетесь только этого, то я желаю напрасно, — и нет для меня ничего желаннее смерти!

Король затруднился ответом. Ему очень не хотелось разыгрывать долее роль ученика Ментенон, да еще в присутствии посторонних. Резкое прекращение всяких объяснений одно только могло вывести его из затруднительного положения, но этим не достигалась цель его посещения.