Читать книгу "Карфаген должен быть разрушен - Ричард Майлз"

Нельзя забывать о том, что обвинения в непорядочности, вероломстве и алчности проистекают из общего замысла Ливия оправдать агрессию Рима и доказать римскую добродетельность. Вопреки его утверждениям римляне были не менее вероломны, чем карфагеняне во время Второй Пунической войны, и Ливий обвинениями Ганнибала просто отвлекает внимание от бесчестности римлян. Ливий упорно изображает осаду и взятие карфагенянами города Сагунта (послужило поводом для развязывания Второй Пунической войны) как пример вероломства Ганнибала и его соотечественников. В то же время он не находит ничего плохого в том, что римский сенат не помог своему закадычному союзнику.

Таким же образом можно расценить и обвинения карфагенян в нечестивости. Утверждения Ливия о святотатстве карфагенян не имеют никакого отношения к реальной практике карфагенских религиозных верований и ритуалов, а отражают скорее его желание поддержать римские притязания на божественное благоволение, осуществлению которых воспрепятствовали военные успехи Ганнибала и его пропаганда. Ливий попытался разрешить эту деликатную проблему, объяснив первоначальные победы Ганнибала его временным благочестием и неспособностью римлян адекватно почитать своих богов. Заявив в самом начале описания войны о неправедности миссии Ганнибала, Ливий дал понять, что любые успехи карфагенян будут иметь временный характер. Естественно, поражение Карфагена Ливий объяснил не чем иным, как божественной карой. Согласно догме Ливия, печальная участь Карфагена подтверждает превосходство добродетелей римлян, благоволение к ним богов и потенциал для обретения нового величия.

Новый Геракл и новый Карфаген

Хотя идеи Ливия и не были запрограммированы государством, они совпадали с установками режима Августа. Пятнадцатилетнее пребывание Ганнибала на полуострове оставило глубокий след в коллективном сознании римлян, и искоренить это наследие было нелегко. Неудобные напоминания о его победах и ассоциациях с божествами можно было найти по всей Италии, и спустя два столетия никто из римлян не отважился повторить его эпохальный переход через Альпы по стопам Геракла. Биограф I века Корнелий Непот, происходивший из Цизальпинской Галлии (север полуострова), сообщал, что великая горная цепь и тогда все еще называлась Греческими и Пунийскими Альпами, поскольку Геракл и Ганнибал прошли по их перевалам. Понимая, что неспособность покорить эти горы бросает тень на Рим, император Август решил попытаться взять под свою опеку Гераклов путь, а заодно и наследие легендарного героя.

Одержав победу в гражданской войне, в 29 году Август прибыл в Рим, чтобы отпраздновать тройной триумф с 13 по 15 августа. Эти даты избраны не случайно: 12 августа устраивалось празднество Геркулеса у алтаря Ara Maxima (Великого алтаря). Новый спаситель Рима явно хотел примазаться к славе великого предшественника.[387] Этот спектакль был первым в череде мероприятий по присвоению Геракловой традиции. В 13 году появилась новая дорога — Юлия Августа. Названная именем императора, она проходила по маршруту Гераклова пути от Плацентии на севере Италии через Альпы в Трансальпийскую Галлию. В конце дороги, у Ла-Тюрби, в нескольких километрах от современного Монако, был возведен величественный монумент, состоящий из ротонды с двадцатью четырьмя колоннами и статуи Августа на троне, в ознаменование покорения Альп императором. В надписи перечислялись все племена, укрощенные Августом и его двумя приемными сыновьями Друзом и Тиберием.

Через несколько лет, в период между 8 и 2 годами, были обновлены 1600 километров Гераклова пути от Гадеса до Пиренеев. Этот участок дороги был также назван в честь Августа. Шел ли этой же дорогой и Ганнибал? О том могли и не упоминать. Поэтическое отображение альпийской кампании Августа предполагало, что ассоциация с ним запала в сознание современников.[388] Воздавая хвалу свершениям Друза и Тиберия в Альпах, Гораций искусно вплетает в текст поэмы упоминания о Ганнибале и поражении карфагенян при Метавре, которое нанес им Нерон Друз, предок приемных сыновей императора.[389]

В последних строках экскурса Ганнибал оплакивает крушение грез о завоеваниях, а юный римлянин торжествует. Гораций дает понять, что экспроприация Августом Гераклова пути завершает окончательное поражение карфагенян и битву за богов и власть над прошлым.

Но и трансформация Гераклова пути покажется событием малозначительным в сравнении с другим предприятием, затеянным императором Августом, — восстановлением Карфагена. Другие самопровозглашенные спасители Римской республики занимались постройкой и декорированием храма Конкордии в Риме, однако для Августа это было бы сомнительным деянием. Хотя ему действительно придется реконструировать храм, в двадцатых годах I века он еще не завоевал репутации pater patriae, «отца страны». Для большинства граждан он был не гарантом согласия, а палачом, беспощадно отомстившим убийце приемного отца кровавой расправой над политическими оппонентами. Если Август и возьмется построить монумент Согласию, то это произойдет за пределами Рима, где меньше риска быть обвиненным в лицемерии и больше консенсуса. Разве можно найти лучшее место для воспламенения духа примирения, чем разрушенная цитадель бывшего заклятого врага римлян?

В действительности не Августу, а его приемному отцу впервые пришла в голову идея восстановить Карфаген. Аппиан сообщает, что в 44 году во время битв с соотечественниками в Северной Африке Юлию Цезарю привиделось во сне, как плачет вся его армия. Пробудившись, он незамедлительно выпустил меморандум о необходимости заселить Карфаген. Сон толковался по-разному современными исследователями. Наиболее вероятной версией считается такое объяснение: армией были погибшие карфагеняне, поэтому восстановлением города Цезарь проявит dementia, милосердие, чем будет всю жизнь гордиться. Альтернативный вариант: армия символизировала римских ветеранов войны, тем самым подтверждая желательность заселения города в соответствии с популярной идеей земельной реформы Гракха.[390] Возможно, двоякое смысловое предназначение сна было преднамеренным: милосердие Цезаря адресовалось и погубленным карфагенянам, и собственным ветеранам. Хотя основание новой колонии и было поручено одному из помощников Юлия Цезаря — Стацилию Тавру, не имеется данных о каких-либо серьезных начинаниях[391]. Так или иначе, замысел восстановить Карфаген — город самого злостного врага Рима — доказывал и уверенность в своих силах режима Юлия Цезаря, и дух согласия, привнесенный Римом в Средиземноморье[392].