Читать книгу "Лейденская красавица - Генри Райдер Хаггард"

Монтальво взглянул на Лизбету. Этот взгляд она видела дважды. Первый раз – когда он проигрывал бега, другой – когда Лизбета молила его о жизни мужа. Перед ней был не человек. Такое выражение могло быть только у зверя или дьявола. Глаза его остановились, седые усы поднялись кверху, скулы выступили углом.

– Ночь за ночью мы проводили в одной комнате, и я мог бы убить вас, но я вас пощадил, – поспешно проговорил Монтальво.

– Меня пощадил Господь, Хуан де Монтальво, ради того, чтобы мы дожили до этого часа. Пусть Он пощадит и вас теперь, если на то будет Его воля. Я не судья вам. Судит Он и народ.

Лизбета при этих словах встала.

– Стойте! – закричал он, скрежеща зубами.

– Нет! Я иду принять последний вздох убитого вами моего и вашего сына.

Он встал на колени, и его глаза в последний раз встретились с глазами Лизбеты.

– Помните ли вы, – спросила Лизбета спокойным голосом, – те слова, которые я вам сказала много лет тому назад, в день, когда вы купили меня ценою жизни Дирка? Я думаю, что эти слова исходили не от меня…

Она прошла мимо него в широко открытую дверь.

* * *

Красный Мартин стоял на балконе, крепко держа Рамиро. Внизу кишела густая толпа. Наступила полная темнота, и только кое-где пылали факелы или теплился фонарь, освещая бледные лица, так как лунный свет, ярко падавший на Мартина, едва достигал улиц. Все увидели, как высокий, худой, длинноволосый фриз вышел со своей ношей на балкон, и раздался такой крик, что сотряслись крыши Лейдена. Мартин поднял руку, и воцарилось глубокое молчание, среди которого дыхание толпы поднималось вздохами, как трепет ветра.

– Граждане Лейдена, – заговорил фриз громким басом, раскатившимся по всей улице, – я хочу сказать вам несколько слов. Знаете вы этого человека?

Снизу раздалось громкое: «Да!»

– Он испанец, – продолжал Мартин, – благородный граф Хуан де Монтальво, много лет тому назад принудивший одну из гражданок Лейдена, Лизбету ван Хаут, ради того, чтобы завладеть ее состоянием, выйти за него замуж, когда он уже был женат, купив ее ценой жизни ее жениха Дирка ван Гоорля.

– Мы знаем это! – раздалось в ответ.

– Впоследствии он за это пошел на галеры. Когда он вернулся, кровожадный Альба сделал его смотрителем здешней тюрьмы, где он уморил вашего согражданина и бывшего бургомистра Дирка ван Гоорля. Потом он силой увез Эльзу Брант, дочь Хендрика Бранта, убитого инквизиторами в Гааге. Я со своим хозяином Фоем ван Гоорлем освободил ее. Затем он состоял капитаном в испанской армии при осаде Харлема, который пал три дня тому назад и жителей которого там умерщвляют сегодня, связывая их по двое и бросая в озеро.

– Убить его! Бросай его вниз! – раздалось из толпы. – Выдай его нам, Красный Мартин!

Снова фриз поднял руку, и наступила внезапная глубокая тишина.

– У этого человека был сын. Моя хозяйка, Лизбета ван Гоорль, к своему горю и позору, была его матерью. Этот сын, раскаявшись, спас нас от гибели в Харлеме, и только благодаря ему Фой ван Гоорль, Эльза Брант и я сегодня живы. Этот человек и его испанцы догнали нас на Харлемском озере, где мы победили их с помощью Марты-Кобылы, той самой Марты, которую испанцы некогда заставили нести своего мужа на спине на костер. Мы победили испанцев, но она умерла. Ее закололи в воде, как на охоте закалывают выдру. Сына своего, хеера Адриана, этот человек убил ударом ножа сзади, и он уже умер или умирает здесь в доме. Мой хозяин и я привели этого человека, теперь называющегося Рамиро, на суд женщины, мужа и сына которой убил он. Но она не пожелала судить его. Она сказала: «Выведите его к народу. Пусть народ судит его». Так судите же его теперь!..

И размахнувшись, напрягая всю свою гигантскую силу, Мартин перебросил сопротивляющегося Рамиро через перила балкона, держа его на весу над головами толпы.

Поднялись крики, раздался рев ярости и ненависти. Все потянулись к Рамиро, как собаки тянутся к волку, сидящему на стене.

– Отдай его нам! Отдай нам! – раздавалось со всех сторон.

Мартин громко захохотал.

– Так возьмите же его, возьмите и судите, как знаете.

Одним взмахом бросил он завертевшееся в его руках тело в самый центр толпы на улице.

Толпа сомкнулась, как вода смыкается над лодкой, идущей ко дну в водовороте. С минуту раздавались крики, свист, возгласы, затем все стали расходиться, обмениваясь короткими, отрывистыми фразами. А на каменной мостовой лежало что-то ужасное, бесформенное, что-то, некогда бывшее человеком.

Так граждане Лейдена судили и казнили благородного испанца, графа Хуана де Монтальво.

Глава XXX. Две сцены

Сцена первая

Прошло несколько месяцев, и при Алкмаре, небольшом городке на севере страны, проявившем себя героически, счастье испанцев отвернулось от них[43]. Полные стыда и ярости войска Филиппа и Вальдеса направились к Лейдену, и с ноября 1573 года до конца марта 1574 года город находился в осаде. Затем войска были отозваны для борьбы с Людвигом Нассауским[44], и осада была снята до тех пор, пока храбрый Людвиг и брат его Генрих с четырьмя тысячами солдат не были разбиты Альбой в роковой битве на Моокской долине. Теперь победоносные испанцы снова угрожали Лейдену.

По большой, совершенно пустой комнате ратуши этого города в начале мая ходил взад и вперед, бормоча что-то про себя, человек средних лет. Он был невысок и худощав, с карими глазами, русой бородой и седеющими волосами над высоким лбом, изборожденным морщинами от напряженных размышлений. Это был Вильгельм Оранский по прозвищу Молчаливый, один из величайших и благороднейших людей, когда-либо живших на свете, человек, призванный Богом для освобождения Голландии и навеки сокрушивший иго религиозного фанатизма, тяготевшее над тевтонской расой.

В это майское утро он был глубоко озабочен. В прошлом месяце двое его братьев пали от меча испанцев, и теперь эти испанцы, с которыми он боролся в продолжение многих тяжелых лет, шли на Лейден.

– Деньги! – бормотал Вильгельм про себя. – Дайте мне денег, и я спасу город. На деньги можно выстроить корабли, можно выставить больше людей, купить пороху. Деньги, деньги, деньги… а у меня нет ни дуката! Все ушло, до последнего гроша, даже драгоценности матери и посуда с моего стола. Ничего не осталось, и кредита нет.