Читать книгу "Пчелиный волк - Эдуард Веркин"

Кипчак развернулся в сторону пуэбло.

– Ну и вали! – крикнул Ляжка. – Всегда знал, что гномы гады…

– Река там, – указал я. – Надо поспешить.

– Надо.

Болото скоро улучшилось, появилось больше кочек, проходимость повысилась. Очень повысилась.

– Да не расстраивайся ты, – успокаивал Ляжка. – Ничего… Тут еще не такие дела случаются, я за это время такого понавидался…

Но я плохо слушал Ляжку, в четверть уха. Я старался не думать. Но не думать получалось плохо. Тогда я стал вспоминать «Анаболиков», композиция «Суши и боль», альбом «Честные спириты».

Простые, входящие в сердце каждого человека слова:

Здравствуйте, Людочка, время пришло.

Лодку засмолим, наточим весло

И поплывем вдоль бурунов в рассвет,

Встретим мы счастье, которого нет.

Но даже «Анаболики» в этот раз не помогли. Я прокрутил в голове всех «Честных спиритов», но ничто не порадовало. Тогда я решил для облегчения душевного состояния поколотить Ляжку, но почему-то не смог, отчего гвоздь, плотно обосновавшийся в моем правом легком, вырос до размеров австрийского штыка.

Было вообще-то больно. Скоро как, надо же.

– Ляжка, – попросил я. – А ты помнишь наизусть «Беспредел медведей»?

– Местами. Рассказать?

– А что-нибудь еще есть? Ассортимент держишь?

– Есть, – ответил Ляжка. – Поэмы в основном. Последнее время я работал в крупной форме. Вот, например, из последнего. Поэма «Смерть двух членов союза писателей посредством электрорубанка», «Параплан и губернатор», «Как я был на ВВЦ»…

– Давай про параплан, – попросил я.

Ляжка принялся читать.

Поэма оказалась реалистическим произведением и посвящалась губернатору некоей приморской области, который имел обыкновение каждую неделю облетать свои владения на параплане. И вот однажды он тоже полетел, намереваясь с воздуха отынспектировать строительство коровника, но едва взлетел, как параплан схлопнулся. Губернатор стал падать, и в падении перед ним встала картина всей его жизни – от детского сада до прихода к браздилам правления… Довольно скучно. Немного порадовал финал. Колхозники увидели падающего губернатора и натаскали сена, смягчив тем самым падение.

«Параплан и губернатор» почему-то не затронул мою душу. Что-то тоскливо было мне.

Что-то одиноко мне было. Я вдруг испугался, что капсула лопнет сейчас и здесь. Здесь мне не хотелось. И вообще.

Как плохо одному.

Я всегда был один, и всегда мне было плохо.

Хватит, наверное, с меня одиночества.

– А знаешь, я тебе так и не рассказал, – внезапно остановился Ляжка. – Самое главное ведь в том, что этот самый Коровин…

– Помолчи, Ляжка, – велел я. – Я в меланхолии…

– Ну, как знаешь, – пожал плечами Ляжка. – Хотел тебе помочь…

– Полчаса тишины, – велел я.

Полчаса мы молчали. Я молчал. И старался не думать.

Не думать.

Не думать.

Не думать, перейдем реку, там будет время подумать.

А Ляжка вздыхал, ругался, вел себя точно, как Коровин в плохом настроении. Потом мы оказались у реки.

Река была что надо. Не очень широкая, но глубина подходящая, сразу видно. Если переплыть, то оторваться можно.

– Ляжка, – сказал я. – А ты никогда не слышал, что Вселенная заключена в пуговицу слабоумного великана Струльдеррсона?

Ляжка ответил в весьма сочных выражениях. Что Вселенная заключена отнюдь не в пуговицу великана, а в его… Ну, совсем не в пуговицу, короче.

– Ты просто устал, Ляжка, – сказал я. – Такое бывает, когда устаешь.

После чего плюнул в реку и побежал назад.

Я возвращался.

– Ну вот, опять! – плаксиво всхлипнул Ляжка. – Почему моя жизнь так богата идиотами?

Глава 16. Мертвая вода

Почему я это сделал?

Не знаю. Многие не могут объяснить причины тех или иных своих поступков. Сделают, а уже потом понимают, что сделали то, что НАДО было сделать.

Я такой же.

У меня было прекрасное настроение.

Прекрасное.

…Они были непохожи на зомби из фильмов. Они были хуже.

Гоблины и без того неприятные существа, воскрешенные из мертвых гоблины тем более. Кобольды оказались совсем не огнедышащими конями. Они оказались дохлыми, но почему-то ходячими гоблинами, потом я на них насмотрелся.

– Мертвая вода, – объяснил Кипчак. – Мертвая вода это, сид.

Клочковатая шерсть в разные стороны, вывороченные наружу зубы. У некоторых не хватало конечностей. Ушей. Щек. Трудно это объяснить или описать. Стадо горилл, умерших год назад от горилльего гриппа, откопанных и снабженных импульсом движения.

Зомби-гоблины. Гоблины-зомби.

Один из них, скорее всего для разведки, пролез через изгородь и был убит Кипчаком. Гном насадил его на копье, как медведя на рогатину. Молодец.

Коровин увидел кобольда, и его стошнило. Прямо на стену.

– Коровин, – сказал я. – Попробуй предсказать свою судьбу по знакам, что спровоцировал твой желудок…

Коровина стошнило еще раз.

– Мне кажется, сейчас будет к месту спеть какую-нибудь душевную песню, – предложил я. – Например…

– Сделай что-нибудь… – попросил Коровин. – Сделай, а? Они тут всех разорвут…

Он стоял, привалившись к стене хижины. От своего произведения отстранился подальше. И я с приятностью отметил, что Коровин испуган и растерян. Что нет на его лице следов героизма, и следов уверенности тоже нет. Обдристался Коровин. Обломался. Недавно был такой герой-герой – «я возвращусь, спасу женщин и детей», а сейчас наоборот. Легко быть героем, когда кобольды далеко. Шизик. Шизик, лечить его иглоукалыванием. Все они тут такие. С закидонами. Изменчивые. Устал я от них. Психи.

– Я тебя прошу, – Коровин придал голосу умоляющее звучание.

– Не мельтеши, Коровин, – усмехнулся я. – Твои вибрации меня раздражают. Лучше поной. Я прошу.

Коровин сел на землю, обнял голову руками и принялся ныть. Точно шизик. Доминикус залез к нему на плечо, встопорщил шерсть и стал похож на взбесившуюся щетку для молочных бутылок. Оба шизики.

– Коровин! – усмехнулся я. – Знаешь, ты похож на картину норвежского художника Эдварда Мунка. Называется «Крик». Кричи, Коровин. Кричи, я хочу, чтобы кругом были крики.

Коровин кричать не стал.

– Кипчак! – крикнул я. – Тут кто-нибудь может сопротивляться?

– Могут. Десять. Серый главный. Оружия нет.