Читать книгу "Из ада в рай и обратно. Еврейский вопрос по Ленину, Сталину и Солженицыну - Аркадий Ваксберг"

«Следует сказать, – продолжают гнуть свое авторы доноса, – о той атмосфере, в которой проходило выступление Эренбурга. Аудитория была специфической и односторонней – весьма значительную ее часть составляли писатели и окололитературная публика еврейской национальности. (Кто-то, видимо, специально подсчитывал! – А. В.) Как видно, юбилейный вечер был нужен Эренбургу для того, чтобы изложить свои тенденциозные, ошибочные взгляды в условиях, когда они никем не могли быть оспорены»[30].

Этот трусливый и жалкий донос бледнеет, однако, в сравнении с теми, которые шли из Главлита в связи с печатавшимися тогда в «Новом мире» мемуарами И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь». Считалось, что у цензуры к Эренбургу было много различных претензий – теперь очевидно, что на самом деле, по большому счету, была только одна: зачем наступает все на ту же мозоль? «В разных частях воспоминаний, – жаловался Хрущеву начальник Главлита П. Романов, – Эренбург, тенденциозно группируя факты, стремится создать представление о неравноправном положении в нашей стране лиц еврейской национальности. При этом многие оценки фактов и событий Эренбург дает не прямо, а завуалированно…»[31]

Проходит несколько месяцев – П. Романов шлет новый донос: «Автор пытается доказать, что в 1943-1944 гг., под влиянием крупных побед нашей армии на фронтах войны, стал якобы насаждаться в СССР великодержавный шовинизм, выражавшийся, по мнению Эренбурга, в неправильном отношении к людям еврейской национальности. Он изображает факты таким образом, будто бы в это время в стране начался отход от принципов пролетарского интернационализма. ‹…› Эренбург доходит до того, что бросает советскому народу обвинение в том, что он, победив немецких фашистов, мирился с национальными извращениями, якобы имевшими место в стране после войны».[32]

Ни Хрущев, ни Суслов, ни даже 6oлее мелкие партийные шишки, растерявшись, не дали быстрого ответа (на носу был XXII съезд партии, где готовилась уничтожитсльная дискредитация «культа» Сталина), и главный цензор послал вдогонку к предыдущему еще один слезный донос. «Эренбург утверждает что лица еврейской национальности подвергались гонениям по обе стороны фронта: с ними зверски расправлялись фашисты в оккупированных областях, с ними обращались несправедливо и в советском тылу: писателей травили в печати, журналистов и дипломатов не жаловали на работе, самому Эренбургу запрещали писать о боевых делах евреев – воинов Советской Армии. Автору неоднократно указывалось на недопустимость утверждений о будто бы существующей в нашей стране национальной нетерпимости по отношению к евреям»[33].

Несмотря на отчаянное сопротивление и автора, и главного редактора «Нового мира» Александра Тваpдовского, соответствующие фрагменты мемуаров Эренбурга подверглись кастрации в цензуре. Однако Хрущеву хотелось как-то сохранить лицо в глазах «братских» компартий, не называя при этом «больные точки» своими словами. На съезде партии, где разоблачение сталинщины достигло своей кульминации, он в качестве свидетеля выбрал из всех жертв репресий (тогда еще их немало оставалось в живых) еврейку – Д.А.Лазуркину, большевичку-ветерана, проведшую Гулаге семнадцать лет. Предоставляя ей трибуну, Хрущев с подчеркнутым уважением обращался к ней: Дора Абрамовна. Но ширма была слишком хрупкой и прозрачной, она не могла скрыть событий, происходящих в стране.

Приближалась новая антисемитская волна подготовленная в Кремле. Ничего удивительного в этом нет: антисемитизм не есть всего лишь порождение злой воли той или другой руководящей личности, он органически присущ системе, играющей в нужный момент на чувствительных струнках озлобленной массы. Как только политика заходит в тупик, как только становится ясно, что из благих надежд ничего не выходит, что обещания не исполняются, и исполниться не могут, – тотчас извлекается из колоды одна и та же антисемитская карта, безошибочно спасающая – на время игру.

На этот раз камнем преткновения стали экономические провалы, и Хрущев с легким сердцем пошел по сталинскому пути. Лишенный, при этом, присущих Сталину хитрости и коварства, он не озаботился изготовлением какого-либо «идеологического» щита, не нашел своего демагога-«философа», поэтому задуманная Сталиным и счастливо сорвавшаяся благодаря его смерти эпическая трагедия повторилась при Хрущеве как кровавый, но все-таки жалкий и пошлый фарс.

К 1961 году относятся первые очевидные признаки неудач затеянных Хрущевым дилетантских кампаний. Полностью провалилось массовое «освоение целины», то есть покрытых естественной растительностью, никогда не распахивавшихся территорий Казахстана и Сибири. Хрущев решил, что нашел панацею избавить страну от перманентного зернового дефицита, и приказал распахать около 48 миллионов гектаров неплодородной земли, бросив на ее освоение сотни тысяч молодых людей, массу сельскохозяйственной техники, отобранной у всей страны. Бездарно организованая акция принесла не доходы, а неисчислимые убытки.

Столь же бесславно закончилась эпопея с «кукурузацией» всей страны. Решив внедрить «американский опыт», Хрущев обязал, не считаясь с климатическими условиями, навыками, наличной техникой, всюду сажать кукурузу, обещая уже через год повсеместное процветание. (Александр Безыменский – вчерашний «эксперт», сиречь соучастник разбоя, завершившегося казнью «буржуазных националистов-еаковцсв». подсуетился и тут, и не побоявшись выставить себя на посмешище, опубликовал в «Вечерней Москве» такие стишки:

«И я горжусь,

что, жизнь любя,

моя лирическая муза

за честь считает для себя

воспеть тебя, о кукуруза!»)

Но там, где ей расти не положено, кукуруза так и не произросла. Провалился скандальный лозунг «Догнать и перегнать Америку по производству мяса и молока» – практическим результатом стало вызвавшее сильное брожение в обществе, повышение вдвое и втрое государственных цен именно на эти продукты.

Над Хрущевым смеялись едва ли не в лицо. Месть не замедлила. Ее жертвами, как всегда, стали все те же.

Короткий период «оттепели», который был воспринят как эра милосердия, оживил теневую экономику, которая восполняла хоть как-то зияющую пустоту рынка и несколько смягчала перманентный дефицит самых необходимых товаров. Вместо того чтобы этому способствовать, легализовав подпольные производства и обложив его налогами, Хрущев начал на них безжалостное наступление, быстро разобравшись, что большинство подпольных «бизнесменов» были евреями. Особый цинизм состоял в том, что теневая экономика, или, как ее называли в Советском Союзе, – «нелегальный бизнес», могла функционировать лишь при содействии и деятельном участии партийных верхов и лиц, занимающих крупные посты в государственном аппарате. Без них так называемые «левые цеховики» не могли бы получить сырье, принадлежащее государству, ни принадлежащее ему же техническое оборудование. Начался быстрый рост коррупции, который распространился по всей стране в масштабах пандемии.

Однако Хрущев, не смея, естественно, признать это явление за реальность, – и разложение аппарата, и все свои экономические провалы – решил свалить на евреев, направляя народный гнев по многократно испытанному руслу. Пресса, особенно региональная, запестрела нарочито провоцирующими русский слух еврейскими именами в совершенно определенном контексте. Вот образчик одной из более чем двухсот аналогичных[34] публикаций этого рода: «Юда Гольденфарб, Моня Шнайдер, Хаим Кац, Шлема Курис, Янкель Пойзнер, Сарра Гринберг, Фаня Койферман, Аарон Гертер, Елик Кушнир, Питель Вейцер, Ида Нудельман, Наум Фельдман – чего, скажите, ждать от этих мошенников? Можно ли говорить о совести, о порядочности применительно к такой теплой компании?»[35]