Читать книгу "Шкуро. Под знаком волка - Владимир Рынкевич"

— Тогда я покачусь к югу, — заявил Кутепов. — Какая там Москва, и Курск придется оставить.

По лицу Май-Маевского можно было определить, что благотворное действие первой утренней дозы проходит: щеки посерели, выделились глубокие складки. Он снял пенсне, протереть стекла, и никто не увидел его глаза. Шкуро понимал, что убеждать его сейчас в чем-нибудь совершенно бесполезно, но говорить-то надо, и, когда вновь все расселись, сделал заявление:

— Мы тут разговорчики разговариваем, а в пятидесяти верстах от Воронежа стоит красный кавалерийский корпус. Его состав — наши казаки и иногородние. Обученные, обстрелянные, прекрасно вооруженные и обмундированные. Командует Буденный. Со дня на день начнет наступать. Корпус и создан был для того, чтобы вывести из строя мои и мамонтовские кавалерийские дивизии. Я готовлюсь к сражению, до у меня против пятнадцати тысяч кавалеристов Буденного только пять тысяч шашек. И мои казаки утомлены после беспрерывных боев. Чтобы удержать фронт и затем продолжить наступление, надо немедленно собрать всю нашу конницу в кулак и разгромить Буденного. Тогда мы развяжем себе руки и сможем продолжать широкое наступление.

Никто его прямо не поддержал, хотя почти все осторожно соглашались. Юзефович одобрил создание ударной кавалерийской группы, но считал» что возглавлять ее может только барон Врангель.

Май-Маевский уже проявлял нетерпение, останавливал высказывающихся, просил сокращаться, изображая непримиримую решимость, сказал:

— Воронеж надо оборонять, используя все силы, все возможности. Если не удастся выстоять против превосходящих сил противника, то надо организованно отходить в западном направлении, прикрывая правый фланг 1-го корпуса.

Шкуро был возмущен — как Зеноныч может обрекать его корпус на гибель? Ведь у них дружба не только за столом. Пусть ему Диккенс поможет подсчитать, сколько английских фунтов генерал Шкуро ему отломил. Захотелось расколоть его пенсне и плюнуть в глаза. Опершись на стол, Шкуро приподнялся и кинул громко прямо в лицо Маю:

— Я не умею выполнять невыполнимые приказы и подаю в отставку! Рапорт пишу немедленно. Разрешите покинуть совещание.

— Подожди, Андрей… Подождите, господин генерал-лейтенант. Я не принимаю вашу отставку. И приказываю…

— Невыполнимые приказы не выполняются.

— Идемте на провод и обратимся в Ставку. Пусть решают.

— Но сначала запросите Сидорина, как он отнесется к вашему приказу.

Совещание вновь прервалось, и Май-Маевский успел — несколько успокоить свою нервную систему. Обиженный Шкуро угрюмо сидел в одиночестве. Командующий Добрармией подошел и нему и дружески похлопал по плечу, сказал примирительно:

— Я понимаю тебя, Андрей, но не принимай близко к сердцу. Все устроится. Тебе хорошие телеграммы пришли: и Филимонов, и Председатель Рады приглашают генерала Шкуро в Екатеринодар. Будут праздники, награды…

Юзефович, разглядывавший в окно унылый садик, мокнущий под дождем, услышал разговор, оглянулся, переспросил:

— В Екатеринодар приглашают, Андрей Григорьевич? Боюсь, что там праздников не будет. Рада опять шумит, самостийники спят и видят Кубанскую республику. Уже заключили международный договор с каким-то горским племенем. Вчера Антон Иванович говорил, что с этим надо покончить.

— Мне все равно домой ехать, — продолжал Шкуро выражать свою обиду. — В отставку. Без меня берите Москву.

Вошел капитан Макаров с телеграфными лентами, бросил внимательный взгляд на Шкуро, передал телеграммы Май-Маевскому.

— Вот такие дела, Андрюша, — сказал Май-Маевский и зачитал:

«Отставки генерала Шкуро не принимаю. Выезд его в Екатеринодар считаю нецелесообразным ввиду необходимости обеспечить оборону Воронежа и прикрытие правого фланга 1-го корпуса. Деникин».

Только после генеральского обеда, оставшись вдвоем, Шкуро и Май-Маевский поговорил дружески. Хозяин тяжело дышал, откинувшись в кресле, расстегнув мундир.

— Тяжело, Андрюша.

— Лишнего хватил, отец. Нарзанчику выпей.

— На фронте тяжело. Хоть Саша и наступает, а дело идет к провалу. Потери огромные. Настоящих корниловцев в строю почти не осталось. Большинство — пленные красноармейцы. Сдались, чтобы английское обмундирование получить. Есть такие, что по три раза туда-сюда переходят. Тыл развалился — все продали и пропили.

— Пойдем с тобой оба в отставку, отец. Бросим эту лавочку. В Италию поедем. Там опера… Фунты еще есть? Подкину.

— Не шути, Анд рюха. Надо фронт удержать, иначе всему конец. У Саши оба фланга открыты. Справа надежда только на тебя…

— Забудь ты эту стратегию. У меня дело серьезнее, сегодня уезжаю и оставляю тебе великую русскую певицу. Устраиваю ее в «Гранд-отеле». Ты прикажи своему Паше Макарову, чтобы присмотрел.

VI

Генерал Шкуро умел сражаться и побеждать по-казачьи лихо и хитро: обойти и неожиданно ударить в тыл или во фланг, напасть ночью, устроить засаду, заманить В ловушку и всегда гнать, настигать, рубить… С весны 1918-го его «волки» гнали красную пехоту. Кавалерия на их пути почти не попадалась. Разве что прошлой осенью под Баталпашинской, когда отряд Кочубея напал на пеших казаков-партизан. Шкуро еще был полковником и сам пошел на выручку.

Развернул «волков» в лаву в один ряд — местность позволяла: поле, небольшой гребень впереди, за которым хутор, где кочубеевцы и пленные казаки. Шел широкой рысью к теплой синеве неба, нависшей над степью. Просторно и просто: перемахнуть приближающийся гребень и карьером ворваться в хутор. Но вдруг оживилась степь, и сверкающе-темная мчащаяся полоса встречной лавы отвязала небо от земли.

Только тот, кто командовал такой атакой и сам скакал в лаве, стремясь быть впереди, и, видя, как навстречу мчатся такие же конники в папахах, размахивая сверкающими клинками, только тот знает, что такое встречный кавалерийский бой. Да и он не знает, потому что не помнит, как прошли эти минуты, или всего одна минута, когда сближались две лавы, две массы людей на лошадях, охваченные звериной страстью рубить, кромсать, топтать, убивать… В эти роковые моменты все решает нечто не объяснимое словами, но отчетливо ощущаемое в груди, в сердце, в душе. Некий неповторимый тон, который нельзя потерять, иначе погибнешь. Так музыкант держит в своей особенной памяти неслышимый звук: потеряет — не возьмет нужную ноту, сфальшивит. И во встречном конном бою надо держать свой тон, горячий, веселый и жестокий, тогда будешь скакать вперед, и расступится перед тобой вражеская лава. Потеряешь тон, сфальшивишь, и лед страха охватит сердце, натянешь вдруг повод, заставляя коня поворачивать вспять, и через какие-то секунды будешь в ужасе скакать прочь с поля боя, чувствуя за спиной погоню, смерть.

Почти никогда две кавалерийские лавы, скачущие навстречу друг другу, не сталкиваются лицом к лицу, голова к голове, клинок на клинок. Одна не выдерживает, рассыпается, уходит в стороны, обращается в бегство. Знатоки истории утверждают, что прямое столкновение атакующих масс конницы произошло в Аустерлицком сражении 1805 года, когда кавалерия Мюрата сошлась с русскими кавалергардами. Французы атаковали, восклицая: «Заставим плакать петербургских дам!» Но откуда историки знают, что в действительности происходило в том бою? Лев Толстой в своем знаменитом романе только и смог написать, что «все заволокло дымом», а потом зафиксировал итог: из кавалергардов после атаки осталось лишь восемнадцать человек.