Читать книгу "Красная Луна - Елена Крюкова"

Я? Присутствовал, конечно. — Подбородки колыхались. Он пригладил потный лоб ладонью. — Присутствовали же ваши эсэсовцы, которых вы изучаете как классиков, — кивнул он на обряженного в черную рубашку и черные штаны Хайдера, с нашивкой — Кельтским Крестом — на рукаве, — на допросах, истязаниях и казни своих пленных. Кстати, многие пытки и казни у них делались на благо их науки, вы знаете об этом?

Человек не кролик! — Голос Ефима сорвался на фальцет. — Человеку жизнь дана Богом!

Богом? — Георгий глянул на Ефима сверху вниз. — Ты очень ошибаешься, мальчик. Если бы твой отец не поспал однажды на зоне с твоей матерью, тебя бы и не было никогда. Тебя… и этого. — Он стрельнул глазами в безмолвного Хайдера. И неожиданно заорал:

Проваливайте отсюда все! Ублюдки! Выблядки! Суки! Вам все равно не взять меня голыми руками! Здесь полон дом бодигардов! Они перебьют всех, кто только сунется сюда! Они перестреляют всех вас! Тут, в этой комнате, как в ловушке! Сейчас я скажу им по телефону… и они выполнят любой мой приказ! Мой, а не твой, — он обернулся к Ефиму, — сучонок!

Вот как, я уже и сучонок… Вчера был любимый сынок…

Эх, классно мужики схватились, кино бесплатное, — восторженно прошептал из своего угла Чек. На него никто не обращал внимания. Словно бы он был страшной первобытной маской и висел, для украшения, как эти побрякушки на стенах, в конце зала.

Георгий широкими шагами измерил комнату. Ефим рванул со стены золотую змейку с изумрудными глазами.

И швырнул Георгию под ноги.

Дина Вольфензон! — крикнул он. — Она была первой! Или… тысяча первой?!

Георгий наступил ботинком на золотую змейку. Раздавил ей голову.

Суки, — его брови, губы, подбородок, руки дрожали, — суки, все вы суки…

И Ада, разрумянившаяся, как после бани, с уже распущенными, текущими по плечам серебряными прядями — шпильки повыпали, потерялись, упали на пол, — бросилась к нему, встала перед ним, хрупкая, тонкая, гибкая, как девочка, только лицо выдавало возраст, и глаза сверкали, и щеки алели, и певчий летящий голос хлестнул Георгия пронзительной высокой нотой:

Я ухожу от тебя! Ты мне не нужен!

Уходишь пустая? С тремя платьями в чемодане? Или со всем богатством, — он усмехнулся, — со всем моим богатством, что я высыпал на тебя, нищую певичку, бывшую зэчку?!

Ада стояла гордо, вскинув голову. Кинула взгляд на стол.

Пасха, однако. Отрежем по куску кулича? Запьем кагором? Да похристосуемся, пожалуй. — Она поглядела на Чека, забившегося в угол. — Господин Чек, вылезайте оттуда, из вашего закутка! Давайте разделим христианскую трапезу! С пока еще живым, — она обдала Георгия ледяной водой прозрачных глаз, — господином Елагиным и двумя моими сыновьями.

Крольчиха, — раздельно сказал Георгий. — Лагерная крольчиха. Если бы не твой голос тогда! Если бы не эта твоя Снегурочка! Плохой из меня Мизгирь получился, ты уж извини, Ада.

Она уже стояла у стола. Разрезала ножом кулич.

Разлей вино, Георгий, это мужское дело.

Он аккуратно разлил кагор в рюмки. Как и Ефим, воззрился на лишние.

Почему семь? Ты еще кого-то ждешь?.. Ах да, я и забыл, опергруппу, я понял…

Дурак. Эти рюмки для своих.

Ага, теперь я понял все до конца! Хитра таежная лиса!.. — Он снова вытер ладонью все лицо, потное, лоснящееся. Ефим вспомнил — так же сыто лоснилось всегда лицо Цэцэг. — К нам в гости в Пасхальную ночь прибудет твой благоверный? Твой первый, то бишь настоящий, муж?.. Верно я угадал?..

Не исключено, — ответила Ада спокойно.

Ну что ж! — Георгий поднял рюмку. Поглядел на просвет. — Кагор есть, яйца есть, кулич есть, а свечек, черт побери, нету!

И тогда из своего угла вышел Чек.

Он вышел к столу, в круг тусклого света.

И сказал, глядя в лицо Елагину-старшему:

Так, кое-что я тут усек, папаша. Ты наворочал делов — шаек тебе в адской бане не хватит, не отмоешься. Я так понял, — он кивнул на Аду, — твоя баба тебя все равно упечет, если уже не упекла. Щас могут, с минуты на минуту, сюда прибыть менты. Правильно я скумекал? — Он глянул на Аду. — Я за мамашу нашего Фюрера тебе ка-ак щас… За маманьку Хайдера нашего… Пока ментяры сюда едут — я из тебя шницель уже сделаю, к столу… Ты, папаша, жук, видно, еще тот. Первый сорт. Так я ж тебе что предлагаю. Давай сразимся, а?

Как это «сразимся»? — Георгий стоял, как каменная ступа, с рюмкой кагора в чуть трясущейся руке. — Ты что мелешь? Откуда ты взялся, уродец?.. Ефим, это ты его опять приволок?.. Оригинальные у тебя забавы… — Он хотел сказать: «сын» — и осекся. — Убери, слышишь, отсюда эту харю…

Я не харя. — Чек шагнул к нему. — Если еще раз про харю услышу, папаня, костей через минуту на полу не соберешь. Сразимся? Ты драться-то умеешь? У меня жуткое желание тебе накостылять. После того, как я все это тут про тебя услышал.

Драться я умею, — сказал Георгий, не вполне понимая, чего от него хочет этот страшненький проходимец. — А не лучше ли тебе, парень, убраться вон отсюда?.. пока я не пригласил охранника и тебя не…

Он не договорил. Чек молниеносным движением бросил все свое худое, пружинистое, гибкое тело вперед. Один удар в челюсть — и Георгий Елагин уже согнулся в три погибели, крючась от боли, и по его толстой щеке уже ползла красная змейка крови. Золотая змейка, раздавленная им, валялась у него под ногами. Он злобно отшвырнул ее носком ботинка.

Ты! Сявка! Урод! Ты… меня… — Елагин собрался. Выпрямился. Напряг все свое массивное тело. Все же он занимался и большим теннисом, и кикбоксингом, и плаванием, правда, сейчас он все это подзабросил, только яхта одна у него и осталась, — ну да ладно, сейчас он все равно покажет этому отребью… а потом шепнет охраннику, и этот урод получит свою порцию свинца в затылок, даже еще не успев отойти от дома… — Давай! Я готов!

Ах, ты готов, дядя. — Рот Чека расползся до ушей. Стал совсем ужасным, волчьей пастью. Морщины пошли по его лицу, разрезая его, будто резцами. Лоб собрался в складки. Язык заплясал между раззявленными зубами. — Это классно! Я тоже готов! Начинай!

И Чек бросился на Елагина, как бросаются на дикого зверя.

И Елагин успел увернуться в последний момент.

И, размахнувшись, врезал Чеку в ухо, вложив всю силу в этот чудовищный удар.

И Чек покатился по полу, и бился головой о паркет, и выкрикнул страшно, дико:

Оглох! Оглох!

И вскочил. Теперь он был страшен по-настоящему. Даже Ада, стоявшая у стола с куском кулича в руках, выронила кулич из пальцев, и он покатился по полу, крошась, закатываясь под стол.

Ты! Дря-а-ань! — завопил Чек, вставая в позу боксера, с поднятыми вверх кулаками. — Ну, подойди! Подойди, задница! Убью-у-у!

Ефим понял, когда Чек это крикнул: убьет, не охнет.