Читать книгу "Пелагия и красный петух - Борис Акунин"

За Главным Объектом, отстав на полсотни шагов,кто-то крался. Луна как на грех зашла за тучу, и этого второго рассмотретьудалось не сразу. Видно было только, что настоящий медведище и ступает тожепо-медвежьи, вразвалку и бесшумно.

Это что еще за новости?

Конкурент?

Красться Яков Михайлович умел не хуже, чемМедведь. Пристроился сзади и по стеночке, по стеночке.

О чем Рыжуха с Медведем разговаривали, он неслыхал, но беседа была горячая. Досталось и арапу, и монашке. Однако потом онивроде договорились. Рыжая шмыгнула в калитку, а детина остался с кучером, очем-то они промеж собой толковали.

Яков Михайлович подобрался ближе.

Разговор шел на русском. Ишь ты!

– ...Пропадет он без охранителя, – донессяприглушенный бас. – Ведь чисто дитенок малый! Как такого одного пустить?

– Я тоже хранитель, – важно отвечал арап. – Ееохраняю. Женщина! Без меня сто раз бы пропала.

– Оно конечно. Баба есть баба, – согласилсяМедведь.

Ах вот мы, оказывается, кто. Про то, что уМануйлы есть телохранитель, Яков Михайлович извещен не был и оттого немножкообиделся на начальство. Это ведь, господа, не шутки, предупреждать нужно.

Весь подобрался, поджался. Техническаяпроблема получалась сложней, чем он думал вначале.

Вглядываясь в темноту, попытался оценитьпротивника.

Кажется, очень силен и довольно опасен. Этукряжистую породу Яков Михайлович знал хорошо, такого одним ударом не положишь,очень уж в них жизни много. А надо непременно сработать его аккуратно, безовсякого шума.

Арапа в расчет можно было не брать. Мужичонкахлипкий, трусоватый, на него только шикнуть. За время странствий ЯковМихайлович привык к этому шебутному Салаху. Можно сказать, даже привязался.Веселый, все время белозубый рот до ушей. Во время ночевок Яков Михайлович,бывало, подбирался к хантуру поближе – послушать, как арап песни поет.

Заранее решил, что кончать его не будет.Жалко. То есть, если бы для дела, кончил бы и не задумался. Но этот заячийхвост уж точно не донесет – так получалось по психологии, науке, к которой ЯковМихайлович относился с большим уважением.

От арапа требовалось одно: чтобы не заорал.Тоже, между прочим, задачка.

Вот именно. Задачка с двумя неизвестными: какзаткнуть рот арапу и как уложить Топтыгина – само собой, в полной бесшумности.

Подумал-подумал с полминутки и придумал.

Попятился вниз, до угла. Там, на дороге,подобрал палку – похоже, спица от большого тележного колеса, аршина в полтора.Кончик расщепился, вот и бросили. Как раз то, что надо.

Обратно в переулок Яков Михайлович вошелприхрамывая. Плечи согнул, невнятно забормотал под нос. Еле шел, опираясь напалку. Кто такого калеку убогого напугается?

Медведь с арапом тем не менее обернулись исмотрели на ночного прохожего настороженно.

Яков Михайлович подковылял ближе, сделал вид,что только сейчас их приметил. Испуганно ойкнул – мол, не лихие ли люди?

Подхромал совсем вплотную, поклонился. Левойрукой оперся на палку, правую, как по-местному полагается, приложил к груди ико лбу.

Сказал арапу писклявым, жалобным голосом:

– Джамаль ли валлахи ибн хуртум?

О чем спрашивал, и сам не знал, потому чтослова никакого смысла не имели, но русскому Топтыгину должны были показатьсяарабским наречием.

Медведище, услышав тарабарщину, плечи приспустил– не усмотрел в ночном туземном инвалиде угрозы-опасности.

Зато Салах белиберде изумился.

– Эйш?

Яков Михайлович снова ему поклонился,медленно, а вот распрямился резво-резиново и костяшками пальцев арапу подоснование носа – хрясь! Двинул сильно, но не чрезмерно, а то носовая косточка вмозг войдет, и человеку хана.

У Салаха из ноздрей кровь так и брызнула, асам опрокинулся навзничь и лежит. Причем молча, без звука, как следовало.

Ни на миг не задерживая винтового движения,Яков Михайлович повернулся к Медведю.

Тот лишь и успел, что рот разинуть. Утоптыгиных, кого природа-матушка наделила богатырской статью, в восприятии естьнекоторая замедленность, по-научному называется «реактивная ретардия». Но этотолько в самую первую секундочку, так что сильно обнадеживаться насчет ихнейретардии не стоит. Раз, еще в ссыльно-поселенческую пору, после каторги, ЯковМихайлович видел, как мишка на реке рыбу ловит. Куда там рыболову с острогой! Скосолапым зевать ни-ни, порвет – чихнуть не успеешь.

А Яков Михайлович и не зевал. В изумленноразинутую пасть ткнул концом палки – так вогнал, что только зубы хрустнули. Эточтоб не заорал.

В левом рукаве у Якова Михайловича имелсяудобный ножик, финской работы, на специальном пружинном ходу. Выщелкнул лезвиеи ударил – да не в сердце, потому что такого детину пыром в сердце неуспокоишь, и не в горло – хрипеть и булькать станет. Ударил в подвздошье, где вутробе крик рождается.

Сделал дело – и отскочил шагов на пять, чтобне угодить в мертвую хватку растопыренных лапищ.

Топтыгин изо рта палку выдрал, отшвырнул.Кровища так и полилась на бороду.

Разинул пасть, а крикнуть не может – воткнутаяв подвздошье железка не позволяет. Тут, как и было рассчитано, Медведь сам себяпогубил. Всякому охотнику известно: поддетый на рогатину топтыгин непременно ееиз себя выдерет и тем самым рану распотрошит. Вот и этот вырвал. Если б оставилнож торчать, жизнь из него еще не скоро бы вылетела. А он, дурень, схватился зарукоятку, закряхтел, да и выдернул. Пошел на Якова Михайловича, шатаясь. Тотступил назад шажок, другой, третий, а больше не понадобилось. Ноги у детиныподломились, рухнул на колени. Постоял так, раскачиваясь взад-вперед, будтомолился своему медвежьему богу, – и бух лицом вниз.

Уф!

А тем временем очухался арап. Приподнялся налокте, рукой расквашенный нос затыкает, шмыгает.

Яков Михайлович, благостный от хорошоисполненного дела, нагнулся к нему и тихо сообщил:

– Я сейчас пойду, тех двоих тоже убью. Ты каксам, жить-то хочешь?

Салах кивнул, сверкая белками выпученных глаз.

– Живи, я не возражаю, – позволил ЯковМихайлович. – Катись отсюда подобру-поздорову. И чтоб никому. Понял?