Читать книгу "Богам – божье, людям – людское - Евгений Красницкий"

– Правда, правда. Только не проговорись, я молчать обещала. Михайла тебе нежданную радость доставить хотел. А насчет одобрения платьев, это мы с Мишкиной матерью придумали – раз уж тебе отроки подчиняются, то и на девок влияние должно быть. Так что, если наказать кого из них решишь… сама понимаешь… Только помни: кару-то она примет, но злобиться на тебя втихую будет долго. Особенно же не доверяй, если наказанная тобой вдруг ласковой да улыбчивой к тебе станет. Змеиной эта улыбка будет.

Так, доченька, и получается одно вслед другому: непонимание и непохожесть порождают опасение, опасение – страх, а страх легко может перерасти в ненависть, тогда и до беды недалеко.

– Ну и останутся без лекарок, кто их лечить-то станет?

– Это они, Гуня, понимают, но только каждый по отдельности, а если в толпу соберутся… толпа – зверь безумный, у нее только два чувства есть – страх или ярость. Либо бежать, либо нападать… Так-то.

– А Бурей…

– Да, Бурей защита отменная, но только от одного человека или от нескольких, а от толпы… Его же первого и порвут – он ведь тоже страшен и непонятен.

– И что же, все время беды ждать, никак не защититься? Мам, это же не жизнь, а… я даже не знаю…

– Ну почему же не защититься? Для этого нам ум да знания и даны. Только постороннему взгляду наша защита не должна быть видна. Вот как обычный человек на сплетни да небылицы о себе отзывается? Злится, ругается, обиду таит, в драку полезть может, еще что-то такое же… А мы? Ты когда-нибудь слышала, чтобы я отругивалась или оправдывалась?

– Нет, не слыхала.

– Правильно, доченька, никогда. Больше скажу: я иногда, незаметно, еще и сама им повод для дурацкой трепотни подкидываю – такой, какой мне требуется. Ну, к примеру, как с теми же платьями. Спросишь: для чего? А для того, чтобы в нас непонятности меньше стало. Зачем, ты думаешь, люди про нас всякие байки сочиняют, даже самые глупые? Они так нас познать и понять пытаются. Вот нарисуют у себя в голове наш образ, пусть неверный, пусть дурацкий, и становится им легче – вроде бы как узнали о нас что-то. И чем полнее этот образ, чем меньше он места для недоумения оставляет, тем понятнее им: как мы в том или ином случае себя поведем, как на то или иное слово или дело отзовемся, проще говоря, как с нами нужно себя вести. А когда знаешь, как в том или ином случае поступать, страх сразу унимается, потому что страшнее всего неизвестность.

Нам же надо уловить, каким наш образ им видится, стараться ему соответствовать, да потихонечку подправлять в нужную нам сторону. Ты, к примеру, можешь мозоли на языке набить, доказывая, что коса у тебя самая обыкновенная и ни в какую змею оборотиться не может. И все впустую. А можно как-нибудь ненавязчиво дать понять, что зимой, когда обычных змей днем с огнем не найдешь, я твою косу в змею обращаю, чтобы яд у нее взять и лекарство от ломоты в костях приготовить. Вроде бы и не оспорила, а смысл совсем другой. Те, кто болями в суставах или в спине маются, еще и одобрят. Вот так, доченька, вот так… я даже сказала бы: только так! Поняла?

– Угу… – Юлька примолкла, осмысливая сказанное матерью, потом припомнила: – Мне Минька несколько раз говорил: «Знание – сила», выходит, и про это тоже.

– Правильно! – подтвердила Настена. – Умные мысли он в книжках вычитывает, молодец.

– Это ж сколько мне еще учиться придется… Роська сказывал: учеба до конца жизни кончаться не должна…

– Роська? – удивилась Настена. – Вот уж от кого не ждала!

– Он не сам, это ему Минька когда-то объяснил. Когда ж я настоящей-то ведуньей стану?

– Женщиной, Гунюшка, женщиной! Нет женщины – нет ведуньи.

– Что, обязательно? – робко поинтересовалась Юлька. – А как-нибудь… ну, без этого, нельзя? То есть я, конечно…

– Ох, и дуреха ж ты еще! – Настена наклонилась и, что было уж и вовсе редкостью, чмокнула Юльку в макушку. – Да разве ж я о том говорю? Нет, плотскую любовь познать дело конечно же великое. Дитя родить – тем паче, без этого тебя явь полностью никогда не примет, а Макошь и вовсе как от пустоцвета отвернется. Есть, есть дуры и дураки, которые себя от этой части жизни отрывают – что у христиан, что у нас. Думают, что так они духовно над тварным миром воспаряют… А на самом деле уподобляются тому, кто ноги себе отрубает, рассчитывая, что от этого быстрее бегать станет. – Лекарка пожала плечами и отрицательно покачала головой. – Понять явь, отвернувшись от какой-то ее части, невозможно, а не поняв, что ты сможешь? Ущербная ведунья! Ты себе такое представить можешь?

– Но светлые боги ущерб иным заменяют – слепой лучше слышит и осязает, у однорукого вторая рука сильней и ловчей делается…

– И охота тебе слепой или однорукой быть? Или ты и без того уже сейчас не видишь и не ощущаешь того, что ни одна твоя сверстница не может?

– Так ты ж меня учишь…

– И дальше буду! Так что, внемли, отроковица Юлия… – Настена не выдержала и фыркнула, Юлька хихикнула ей вслед, не очень понимая, в чем дело, но тихо радуясь – больно уж редко строгая и суховатая мать бывала в таком расположении духа, как сегодня. – Познание плотских радостей и тягот, – продолжила мать, – только первый шаг. Истинно же женщиной тебя сделает только понимание: ты не пуп земли, и мир вовсе не крутится вокруг тебя. Не все дозволено тебе в жизни, не все простительно, за слова и дела приходится отвечать, и есть границы, переступать которые нельзя. Те бабы, которых ты дурами величаешь, границ этих либо не видят, либо не желают с их существованием смириться, но тебе этих баб хулить невместно, потому что ты еще дурнее их – не испробовав на себе, судишь других.

– Да когда ж мне было пробовать-то? Я еще…

– Всю жизнь, Михайла верно сказал! По соизволению Макоши Пресветлой будет у тебя мужчина, да, по сути, он у тебя уже и есть. И он место твое в жизни, права твои, стезю твою видит иначе, чем ты, – по-своему. Через это видение он и пределы дозволенного для тебя очерчивает. Любой твой шаг за эти пределы будет встречен ударом – словесным, телесным или умственным. Да, умственным – иногда удивление, насмешка или безразличие в глазах мужа способны ударить страшнее кулака. Не по злобе, таково мужское естество – крушить, проламывать любые препоны. На войне, на охоте, в труде стоит ему усомниться или проявить слабость – смерть или прозябание.

– Так что ж, все терпеть?!

– Нет! Вторая часть мужского естества – трезвая оценка своих сил и сил, которые ему противостоят. Тот, кто дуром прет на более сильного противника или лбом стену прошибить пытается, не выживает. В твоей власти выстроить стену, с которой он бодаться не станет, она-то и будет для тебя пределами дозволенного. Твоя стена, тобой выстроенная, твоим разумением очерченные пределы! Но! – Настена назидательно вздела указательный палец. – Очерченные не так, как тебе заблагорассудилось, а так, как нужно для благости и покоя в доме. Не быстро и не явно. Третья часть мужского естества – решение всех дел рывком, напором, ударом. Напрячься на пределе сил, своротить заботу, потом спокойно копить силы для следующего рывка.