Читать книгу "Огненная река - Виктория Угрюмова"

Когда юноша стал совершеннолетним, все полагали, что его объявят наследником, и весь Сетубал стал готовиться к празднику. Однако дворец молчал. Ни один глашатай не объявил о дне начала праздника. Вообще никто ничего не объявил. Но мы были там, и мы все видели.

Однажды Чаршамба велел седлать коней и с небольшим отрядом повез наследника на гору Нда-Али, к пещере Ишбаала. Внутрь они с сыном зашли вдвоем, а вернулся назад один только король. Лоллан Нонгакай был принесен им в жертву Ишбаалу – Чаршамба сбросил ничего не подозревающего юношу прямо в пасть этому чудовищу.

Именно вслед за этим Чаршамба заметно помолодел и стал с каждым годом выглядеть все лучше и лучше. Думаю, он купил себе вечную молодость и силу, отдав сына, носящего такое имя, Повелителю Зла.

Мы немногое понимаем, но и этого достаточно, чтобы утверждать: каким-то странным образом в тело сына Чаршамбы вселилась душа Лоллана Нонгакая, того самого, великого. Конечно, многое зависит от воспитания, от убеждений – мальчик рос настоящим Безумным хассасином, и все же он был иной, чем его отец. Вот так закончилась эта странная и страшная история.

– Действительно страшная, – согласился Куланн, который слушал затаив дыхание. – А что скажете вы, госпожа?

– Сдается мне, что я с этими Нонгакаями еще не раз встречусь, хотя ума не приложу, как это может случиться. Где, когда?

– У судьбы извилистые тропы, – ответил Барнаба. – Если суждено – сбудется, не суждено – радуйся.

– Хороший подход, – сказал Кобинан, – мне нравится.

* * *

Урмай-гохон был доволен настолько, что его настроение распространялось на всех окружающих. Северные земли Варда оказались настоящим сокровищем. Маленькие, слабо укрепленные города, находящиеся на огромном расстоянии друг от друга и являющиеся столицами крохотных княжеств, не могли оказывать сопротивления прекрасно вооруженным и дисциплинированным полчищам танну-ула. Местные князья, чьи родовые имена были длиннее, нежели клинки их мечей, были не просто разобщены. Каждый из них ненавидел всех, считая себя и только себя единственно достойным и знатным.

Урмай-гохон с радостью пользовался такими настроениями. Обычно он присылал посольство к такому напыщенному индюку. Посольство привозило с собой богатые дары, прекрасных женщин и резвых скакунов. Если племя танну-ула твердо выучило урок о бесполезности золота, то о мелкопоместных князьях этого сказать было нельзя. Жадность губила их. Они брали подарки и соглашались пропустить армию Самаэля через свои земли. Урмай-гохон атаковал одно княжество, не отказываясь от помощи княжеских дружин новообретенного друга и союзника, а когда сражение завершалось победой его войск, он спокойно умерщвлял того, с кем недавно пил за дружбу и верность, а его земли присоединял к своим.

Его забавляло то, что судьба предшественников ничему не учила следующих его союзников. Они видели блеск золота, трогали его трясущимися от жадности и возбуждения руками – и дело было сделано.

Города и мелкие княжества, словно переспелые плоды, сыпались в подставленный загодя плащ рачительного хозяина. Мощь урмай-гохона выросла неизмеримо, а святилища Ишбаала становились все более и более почитаемым местом.

Чем дальше на север продвигались племена танну-ула, тем суровее и холоднее становился климат. Это были места, забытые богами. Дни здесь были короче, чем в Сихеме или Бали. Деревья стали ниже, а листья на них постепенно превращались в подобие иголок, пока и вовсе не стали такими. Вода в реках была ледяной и прозрачной. Почва же становилась все более черной и плодородной и это было странно.

А однажды алый шатер урмай-гохона разбили на берегу бесконечного моря. Шаман назвал его океаном.

Позади простирались необъятные земли; их повелитель еще не мог сравниться властью и могуществом с самим императором Зу-Л-Карнайном, но уже превосходил королей Аллаэллы и Мерроэ. Еще немного усилий, и столкновение двух величайших полководцев Варда будет неизбежным.

Через две недели после того, как армии танну-ула вышли к океану, с неба спорхнули первые белые мотыльки, легкие, крохотные, исчезающие даже от простого дуновения и оставляющие после себя крохотную капельку воды. Это был снег – совсем непохожий на привычный, лежащий в горах Онодонги и полыхающий ослепительной голубизной. Но все же это был снег, и урмай-гохон немедленно повелел войскам повернуть обратно, на юг, чтобы успеть подготовиться к зиме.

Гандинагар – столица княжества Мешеран – оказался самым большим городом из всех захваченных урмай-гохоном в последнее время. Там и остановились все верховные военачальники танну-ула во главе с Самаэлем. И только Архан Дуолдай был отправлен с пятитысячным отрядом чайджинов в покоренный Сихем, чтобы его граждане не забывали, кто теперь является их настоящим повелителем.

Гандинагар же стал столицей северных провинций. Его перестраивали и укрепляли согнанные из трех княжеств каменщики, плотники, зодчие. Бесконечная цепочка людей каждый день тянулась на работу, прорубая в чащах лесов широкие просеки, строя мощеные дороги. Охотники были обязаны поставлять дичь для военачальников, остальные танну-ула охотились сами. Они были гораздо более искусными и выносливыми в этом ремесле, чем жители северных княжеств.

Это еще мало походило на историю, скорее на предысторию. Самаэль строил фундамент своего будущего могущества и величия. Он был достаточно умен, чтобы не напоминать о себе Льву Пустыни, аите Зу-Л-Карнайну. Самаэлю нужно было время, чтобы стать действительно непобедимым.

Он покинул алый шатер и теперь жил в замке Акьяб, на окраине Гандинагара, откуда мог наблюдать за ходом строительства и перемещениями своих войск. И только самые близкие гохоны знали, что какая-то душевная боль не покидает Молчаливого.

... Ему снилась мать. Точнее, его вдруг стал волновать вопрос – кто был его матерью? Отец вспоминался значительно реже, и боли оттого, что он не знает и не помнит своего отца, Самаэль не испытывал. А вот мать стала приходить в его сны каждую ночь, пытаясь напомнить о себе.

Это было страшное существо: огромное, могучее, отвратительное, покрытое жесткой, короткой щетиной, когтистое. Голова у него была абсолютно голая, вместо волос покрытая мелкой чешуей. Но лицо было прекрасно. Ослепительно красивое, с тонкими чертами, очаровательной улыбкой. Он бы и сам влюбился в такую неземную красоту, но все существо вызывало содрогание. Оно было заключено в какой-то темнице, где, по мнению Самаэля, ему было самое место. В каменном, глухом мешке, без единого отверстия, окна или двери было абсолютно темно, сыро и холодно. Он явственно слышал, как звонко разбиваются о каменный пол капли воды, натекавшие с потолка. Стены были покрыты плесенью, скользкие на ощупь... Хотя откуда он это знал?

Жуткое чудовище ломало руки, взывая о помощи, звало своего любимого сына, плакало, и когда его отвратительное тело скрывалось в темноте и Самаэль видел только искаженное мукой и горем лицо, его сердце сжималось в тоске. Но вот неверный свет, неизвестно как и откуда проникавший в темницу, освещал всю фигуру целиком, и Молчаливый жаждал одного – чтобы сон закончился и больше никогда не повторялся. Он мечтал забыть о нем: нагружал себя делами, вставая на рассвете и ложась далеко за полночь. Но едва его голова касалась подушки, мысли о существе, которое он все серьезнее считал своей матерью, полностью завладевали им.