Читать книгу "Говорит и показывает Россия - Аркадий Островский"

В активном классе дух денег не только утвердился как основа системы ценностей, но и обусловил придание высшей значимости процессам “делания денег”. Но если первые адепты “духа денег” делали свое состояние в условиях рынка посредством собственной предприимчивости, то их последователи, пришедшие во власть вместе с Путиным, начали делать деньги посредством государства, провозглашенного Путиным как основная ценность. Таким образом устранялся конфликт между “долгом” службы государству и личным обогащением. Напротив, долг предполагал личную выгоду.

Совмещение в одной персоне этоса “служения” и этоса “денег” приводит к возникновению гибрида чиновника-предпринимателя (для краткости – ЧИП). Как бизнесмен ЧИП делает все возможное, чтобы способствовать рыночному успеху причастных структур, в которых он явно или тайно является либо совладельцем, либо одним из топ-менеджеров. С одной стороны, благодаря чиновному рангу и статусу ЧИП обладает уникальными возможностями содействовать бизнесу, лоббировать его интересы, обеспечивать защиту как от конкурентов, так и от государственного и общественного контроля. С другой стороны, ЧИП, как и всякий приверженец духа денег, нацелен на активное и изобретательное “делание денег” и получение удовольствия от пользования деньгами[447].

Особенно преуспели в этом силовики, наделенные неоспоримым преимуществом в состязании – правом на насилие. Арест Михаила Ходорковского и дело ЮКОСа утвердили их власть и изменили историю страны. Права на собственность и на личную свободу объявлялись условными и зависимыми от воли тех, в чьих руках были бразды правления. Чтобы оправдать собственный рэкет, люди Путина представляли себя патриотами, защищавшими государственные интересы. А поскольку они и были государством, приобщение к его богатствам казалось им естественным и справедливым. В условиях роста доходов и с учетом нелюбви к олигархам большинство населения России особенно не протестовало. Путин, при всем его авторитаризме, пользовался народной поддержкой и, хотя о честных выборах даже речи не шло, придавал большое значение общественному мнению.

Опросы же общественного мнения в 2004 году показали, что число россиян, считающих, что они ничем не отличаются от жителей других стран, снизилось, зато популярнее стало мнение о том, что Россию окружают враги. “Как будто невидимая стена… по-прежнему противопоставляет «наше» – всему «чужому»”, – писал социолог Юрий Левада[448]. Одно из старейших идеологических клише – представление о России как об “осажденной крепости” – оказалось к тому же еще и одним из самых живучих.

Путин “вербовал” людей, говоря им ровно то, что они ожидали услышать. Он внушал своему электорату, костяк которого составляли традиционалисты, что государство – это единственный источник общественного блага и что родину со всех сторон окружают неприятели. Но было у него что сказать и элите: не ввязывайтесь в политику и просто наслаждайтесь жизнью, пока мы тут, в Кремле, сами управляемся с этим темным, необразованным плебсом, которому даром не нужна никакая западная демократия. В глазах простого населения он защищал народ от элиты, а в глазах элиты – охранял ее от народа.

Пока государственные телеканалы разгоняли волну антизападной пропаганды, близкое окружение президента и ведущие этих же самых телеканалов наслаждались благами западной жизни: ездили на шоппинг в Милан, отдыхали во Франции, держали деньги в Швейцарии и отправляли детей учиться в лучших частных школах Англии. Многие считали, что деньги и коррупция удержат Кремль от заигрывания с националистской идеологией и от серьезной конфронтации с Западом. Высокие цены на нефть позволяли Путину удовлетворять всех: его друзья сделались миллиардерами, патерналистски настроенный электорат радовался повышению заработной платы, а городской средний класс наслаждался низкими налогами и личными свободами. Хотя главным механизмом управления страной оставались деньги, в дело шли и разного рода зрелища: к демонстрации возрождающейся мощи России, будь то футбольный матч или война с Грузией, все относились с одинаковым воодушевлением.

К концу десятилетия средний класс вырос настолько, что составлял уже 25 % населения страны и почти 40 % рабочей силы; для крупных городов эти цифры были еще выше. Менее чем за десять лет в России появилось массовое общество потребления. Правда, потребляли, в основном, импорт. Россияне, жившие в больших городах, внешне мало чем отличались от своих сверстников на Западе: они ездили на таких же машинах, носили такую же одежду, покупали те же айпады, ели такую же еду, смотрели те же фильмы, работали в таких же офисах с открытой планировкой, выпивали в таких же модных барах. Чем стремительнее Москва обзаводилась бытовыми атрибутами нормального европейского города, тем очевиднее становилось отсутствие того, что импортировать невозможно: уважения к личности и чувству собственного достоинства, справедливости и верховенства закона.

Финансовый кризис 2008–2009 годов выявил слабые места путинской экономической модели, базировавшейся на высоких ценах на нефть; средний класс начал испытывать беспокойство; слова “пора валить” стали мемом. Разговоры об отъезде были не столько декларацией о намерениях, сколько симптомом тревоги и признаком надвигающегося кризиса. Непосредственно связанное с рокировкой во власти чувство, что их одурачили, вызвало у людей дополнительное раздражение. В 2008 году, чтобы обойти конституцию, не позволяющую одному человеку занимать президентскую должность больше двух сроков, Путин поменялся местами с премьер-министром Дмитрием Медведевым, “назначив” того президентом, а сам заняв его кресло. Это был очередной кремлевский симулякр. Медведев рассуждал о модернизации и свободе, обращался к народу через Твиттер и вел видеоблоги, создавая иллюзию обновления. Истинный же смысл был в том, чтобы оставить все в неприкосновенности и позволить Путину по истечении четырех лет снова стать президентом. Но Медведев, сам того не желая, быстро становился символом ожидаемых перемен. Когда же Путин разрушил эту иллюзию обновления, открыто заявив, что собирается снова стать президентом и снова сделать Медведева премьер-министром, раздражение, накопившееся у среднего класса, прорвалось наружу. Медведев только подлил масла в огонь, заявив, что такая “рокировка” задумывалась с самого начала. Многие россияне почувствовали себя обманутыми и униженными. Возвращение Путина в Кремль поворачивало время вспять.

В декабре 2011 года, после откровенно сфальсифицированных парламентских выборов, на улицы вышли десятки тысяч возмущенных москвичей. С начала 1990-х это были самые масштабные протестные акции, которые, однако, ознаменовали собой не начало революции, а превращение среднего класса из потребителей в граждан. Люди требовали к себе того же уважения со стороны государства, каким они пользовались в качестве покупателей и клиентов. Массовые протесты – сначала на Болотной площади, затем на проспекте Сахарова – больше походили на карнавал, чем на восстание. Люди повязывали белые ленточки и несли белые воздушные шары с лозунгами типа “Если нас опять надуют, мы взорвемся”. Протестовать вышли студенты, бизнесмены, журналисты, пенсионеры, учителя и управленцы, представлявшие самые разные слои общества и самые разные взгляды. В толпе встречались и люди в ярких спортивных куртках, еще недавно мелькавших на европейских горнолыжных курортах, и персонажи в валенках и овечьих тулупах.