Читать книгу "Зеленая лампа - Лидия Либединская"

И вдруг телефонный звонок. Мужской голос сказал, что у них уже много лет хранится тетрадь неизвестного автора (имени на тетради, естественно, в целях конспирации не было), что они много раз перечитывали ее и очень полюбили героя. А когда Лев Разгон примчался по указанному адресу, ему открыла дверь русская женщина, которая держала в руках его тетрадь. «Я заплакал…» – признается автор.

Спустя тридцать пять!!! лет рукопись пришла к читателю…

Конечно же, годы и утраты брали свое, и Разгона нередко настигали болезни, но он о них не говорил, и никто никогда не слышал от него ни слова жалобы.

По первому зову он готов был откликнуться на просьбы друзей: выступить на вечере, провести презентацию новой книги.

Всегда подтянутый, собранный, красивый, он рыцарь по натуре своей. Недавно, когда один негодяй позволил себе в печати оскорбить память его первой жены, Лев Разгон удостоил его заслуженной пощечины. Это в девяносто лет!

Мне вспоминается, как несколько лет назад пришли ко мне на дачу в Переделкино Лева и Рика, которые жили в то лето в Доме творчества. И в разговоре, так, между прочим, Лев Эммануилович сказал, что через два дня исполнится тридцать лет, как он вышел на свободу.

– Так надо же это отметить! – сказала я. – Приходите ко мне, всё будет готово к такому торжеству.

Настал долгожданный вечер, стол накрыт, а Разгонов всё нет и нет. Звоню в Дом творчества:

– Где же вы?

– А что случилось? – с недоумением спрашивает Лева и, поняв, в чем дело, смущенно добавляет: – А я совсем забыл… Идем, идем!

Судьба не поскупилась на отпущенные ему годы, но жизнь не баловала его. А он любил ее всем своим добрым горячим сердцем и умел быть благодарным за любую, пусть маленькую радость. Он любил людей. Когда за год до смерти он попал в больницу и оказался в реанимации, едва ему стало чуть легче, он потребовал, чтобы его перевели в общую палату, он хотел быть с людьми, без них он не мыслил своего существования.

Последние годы он страстно, как делал всё, отдавал силы работе в Комиссии по помилованию, и не сомневаюсь, что многие люди, которым была сохранена жизнь, даже не подозревают: они обязаны этим и Льву Разгону.

От него исходила легкость и радость. Наверное, неслучайно, что в тот день, когда мы навсегда прощались с Разгоном, евреи всего мира с первой звездой встречали Новый, 5760 год. В такие праздники из жизни уходят праведники.

Все это будет без меня…

Есть у меня пленки и пластинки, на которых Давид Самойлов читает свои стихи и поэмы. И каждый раз, когда я слушаю такой до боли знакомый, с хрипотцой голос, неповторимые и незабываемые интонации, в памяти моей оживает предвоенная Москва и мы, такие молодые!

Самому старшему из нас – Павлу Когану – идет двадцатый год, и он кажется нам мэтром, он для нас непререкаемый авторитет. Золотые ребята, мечтатели и поэты – Борис Смоленский, Михаил Кульчицкий, Борис Слуцкий, Сергей Наровчатов, Миша Львовский и вместе с ними всегда Дезик Кауфман – так называли мы тогда Давида Самойлова, – небольшого роста, в курточке на молнии, с копной волнистых каштановых волос и огромными темными глазами, невольно сразу обращающими на себя внимание.

Мы собирались в прокуренных комнатах коммуналок, читали стихи, говорили о них и до хрипоты спорили о будущем человечества. А когда стрелка часов переползала за полночь, мы не могли расстаться и всей гурьбой шли бродить по московским улицам и переулкам – в те годы никто не боялся ходить по ночной Москве – и снова спорили и читали стихи, стихи, стихи…

А потом война.

Как это было! Как совпало —

Война, беда, мечта и юность!

И это всё в меня запало

И лишь потом во мне очнулось…

Мы встретились через несколько лет после окончания войны и не сразу узнали друг друга. Давид Самойлов уже был к тому времени известным переводчиком, стихотворных сборников у него еще не было, ни одного. И в периодике его стихи не печатали. Только переводы. О нем так и говорили: «Способный поэт, но ушел в переводы!» Но, конечно же, он продолжал писать стихи, охотно читал их друзьям. И услышав первое же прочитанное им стихотворение, я воскликнула:

– Так это ты Дезик Кауфман?!

– А ты, что ли, Лидка Толстая?

Мы рассмеялись и обнялись. Так началась наша многолетняя дружба.

Давид Самойлов – один из немногих поэтов военного поколения, которого пощадила война. Через всю свою долгую жизнь пронес он верную память о погибших друзьях, о тех, с кем начинался его путь, путь Поэта.

Пусть поймут меня правильно: Давид Самойлов не был поэтом одной – военной – темы. Его стихи и поэмы весьма разнообразны. Есть произведения, посвященные нашей истории, есть глубокая философская лирика, есть стихи сатирические, есть серьезные литературоведческие статьи и исследования, такие, к примеру, как книга «О русской рифме». Но так же, как мы не можем представить себе Пушкина без его друзей, лицейских поэтов, Блока вне поэтической плеяды Серебряного века, так невозможно представить себе Самойлова без тех молодых поэтов-романтиков, которые окружали его в юности.

Шли годы. Каштановая копна волос постепенно сменилась скудным серебряным венчиком, темные глаза закрыли выпуклые линзы очков – зрение катастрофически падало, былая подвижность превращалась в степенность, ходить приходилось с палкой или тростью, но и палка, и трость придавали ему особую элегантность и изящество, да и держался он по-прежнему прямо, словно не желая поддаваться быстро бегущему времени.

Как долго его не печатали! Давиду Самойлову было уже за сорок, когда вышла его первая книжка. Вот тогда-то не только его друзья (они в этом никогда не сомневались!), но и многочисленные читатели поняли, что перед ними истинный Мастер.

Всю жизнь Самойлов был великим тружеником. Последние годы он жил в Эстонии, в городе Пярну, и мы с ним регулярно переписывались. У меня хранится объемистая пачка его писем, более полусотни, – и в каждом письме обязательно хоть несколько строк о том, над чем он работает: стихи и поэмы, переводы, статьи и проза. Да, да, книга замечательной автобиографической прозы о времени и о себе, о друзьях и соратниках.

Увы, ей суждено было остаться незаконченной, но написано было много, и вдова поэта Галина Ивановна Медведева бережно собрала всё написанное, и ее стараниями вышла в свет книга объемом более двадцати печатных листов.

И все-таки главным до последнего дня его жизни были стихи.

Игра в слова – опасная забава.

Иное слово злобно и лукаво.

Готово огнь разжечь и двинуть рать…

О, старости единственное право —

Спокойным словом страсти умерять.

Высокое чувство ответственности пронизывает эти строки. Ответственности перед людьми, перед своим временем!

Давид Самойлов никогда не принимал участия ни в каких литературных дрязгах и баталиях. Он мечтал: