Читать книгу "Догмат крови - Сергей Степанов"

— Нет, нет, как раз чисто практическое, — горячо заверил Набоков. — Если шмаковым и пранайтисам удастся задурить головы крестьянам, то доказательство подтасовки будет великолепным поводом для кассации приговора. Будем требовать назначения нового слушания с другим составом суда, не удастся выиграть второй процесс — будем добиваться третьего, как вы в свое время с Мултанским делом. Мы не можем допустить обвинительного приговора, ибо осуждение Бейлиса будет равнозначно поражению всех прогрессивных сил. Об этом шла речь на заседании ЦК кадетской партии до моего отъезда в Киев. Я вам больше скажу…

Набоков склонился к Короленко. Журналист подался вперед и уловил шепот:

— В «Северной Звезде», ну вы, наверное, в курсе, что это одна из лож послушания «Великого Востока», братья принесли клятву спасти Бейлиса.

— Знаете ли, я не сторонник масонских ритуалов и удивляюсь, зачем взрослые, серьезные люди рисуют каббалистические значки и напяливают на себя передники, — сухо заметил Короленко.

— Я тоже ни в одной ложе не состою. А вот все адвокаты Бейлиса, во всяком случае: Грузенберг, Маклаков, Зарудный, Григорович-Барский — имеют высокие степени. Среди масонов люди разных направлений, но все они едины в отношении к киевскому процессу. Они поклялись…

Внезапно со скамьи подсудимых раздался громкий смех. Мендель Бейлис, перегнувшись через загородку, хохотал во все горло. Журналист не мог понять причину бурного, почти истеричного веселья. Короленко и Набоков, отвлекшиеся беседой, тоже недоумевали. Один только Бонч-Бруевич, внимательно слушавший спор эксперта с поверенным истца, был в курсе произошедшего и, давясь от смеха, объяснил:

— Шмаков дорапортовался до того, что объявил Бейлиса потомком Аарона. Якобы Бейлис совершил человеческое жертвоприношение, потому что по прямой линии происходит от первосвященников Иерусалимского храма.

Бейлис истерически хохотал:

— Вай мир! Оказывается, я потомок Аарона!.. Спасибо, не знал! Аарона, брата Моисея! И детки мои, Пинька и Давидка, тоже, выходит, его потомки!.. Ха-ха-ха!.. Эстер, жена моя, ты здесь? Таки ты слышала новость? Какой знатный твой муж! Близкий родственник самого Моисея!.. Ха-ха-ха!

Глава двадцать четвертая

28 октября 1913 г.

С раннего утра Софийскую площадь окружили усиленные наряды полиции. В одиннадцать часов городовые очистили территорию перед зданием присутственных мест и перекрыли движение по Большой Владимирской улице. По суете, начавшейся среди полицейских чинов, легко было догадаться, что ожидается прибытие высокого начальства. И действительно, когда Владимир Голубев вместе с Розмитальским и Позняковым подошли к площади, с противоположной стороны показался киевский губернатор Суковкин со свитой. Губернатор, срочно вызванный из Ниццы телеграммой министра внутренних дел, вернулся в Киев только позавчера и уже успел вступить в конфликт с киевскими патриотами. В день вынесения приговора в Софийском соборе должна была состояться панихида по Андрею Ющинскому. Губернатор Суковкин пытался воспротивиться этому, ссылаясь на строжайшее предписание министра не допускать агитацию в непосредственной близости от здания суда. Руководители черносотенных союзов пожаловались Святейшему Синоду на вмешательство светских властей в распорядок церковного богослужения, и после интенсивного обмена телеграммами между Киевом и Петербургом, панихида была разрешена, правда, с условием, что не должно быть никаких внецерковных манифестаций. «Ну, это уж вам дулю с маком! — посмеялся Голубев. — Кто запретит русским людям ликовать, когда изуверов осудят?»

— После панихиды проследи, чтобы никто из орлят не ушел, — инструктировал он Познякова. — Займите позицию между Братским корпусом и духовным училищем; за ограду раньше времени не высовывайтесь, ждите моего сигнала.

— Главное, иконы вперед, тогда полиция не посмеет остановить патриотов, — прошепелявил Розмитальский.

— Не учите ученого, — лениво отозвался Позняков.

При входе в здание суда Голубев и Розмитальский предъявили именные пропуска. Публика в кулуарах обсуждала завершившиеся вчера прения сторон. К стене вестибюля устало прислонился человек, в котором Голубев узнал писателя Короленко, а рядом с ним отчаянно жестикулировал брюнетик в очках на крючковатом носу — ходячая карикатура на журналиста уездного листка. Таких корреспондентов каждый день наезжало в Киев все больше и больше, они суетились вокруг здания присутственных мест и жадно набрасывались на знаменитостей. Корреспондент счастливо улыбался, интервьюируя самого Короленко. Писатель делился впечатлениями от обвинительной речи прокурора Виппера.

— Куда девалась холодная снисходительность, подчеркнутая корректность петербургского чиновника, которой он щеголял в первые дни. Господин прокурор спустился с высот олимпийского спокойствия, и горячность его вышла за пределы, установленные уставом уголовного судопроизводства. Он строил из себя смельчака, бросившего вызов силам ада. Вспомните его речь: «Я лично чувствую себя под властью евреев, под властью еврейской мысли, под властью еврейской прессы. Выступать против евреев — значит вызвать упрек, что вы или черносотенец, или мракобес, или реакционер, или не верите в прогресс». Вообще, это мрачный анекдот — православный пафос лютеранина Виппера, подготовляющего культ Андрея Ющинского с благословения католического патера Пранайтиса.

— Что вы скажите о речах поверенных гражданской истицы? Оскар Осипович Грузенберг смеялся, что таких совсем глупых выступлений ему слышать не приходилось.

— Речь Замысловского была построена достаточно логично, беда только, что поверенный гражданской истицы руководствовался порочной логикой. Что касается Шмакова, то вот уж кто утомил и присяжных заседателей и всех слушателей бесконечными разглагольствованиями о незапамятных временах. Все было свалено в кучу, без системы, без внутренней связи, непомерно растянуто. Под конец его никто уже не слушал. Единственное ценное в речи Шмакова — это сделанное сквозь зубы признание, что Вера Чеберяк могла участвовать в преступлении. Видно, самим устроителям процесса стало неудобно прилагать усилия для обвинения честного обывателя и в то же время всеми мерами и натяжками защищать настоящих убийц.

— Несколько слов для наших читателей об адвокатах Бейлиса, об Оскар Осиповиче? Здорово Грузенберг спустил прокурора на три тона ниже, сказав, что три тысячи лет назад другие люди ходили себе голыми по лесам и кушали друг друга, как дикие звери, тогда как евреи уже знали единого Бога и молились ему в Храме!

— Все речи адвокатов были шедеврами. И Грузенберга, и Григоровича-Барского, и Зарудного. Замечательно выступил Карабчевский, которого я с Мултанского дела считаю лучшим судебным оратором России. Но знаете, я бы выделил Маклакова. Его речь была не столь изощренной, не столь красивой, зато удивительно искренней. Если кто и достучался до сердец присяжных, то им был Маклаков. Впрочем, несправедливо хвалить кого-то одного, ибо все честные люди постарались распутать хитросплетение лжи и обмана вокруг позорного ритуального дела. Это и эксперты: академики Бехтерев, Коковцов…