Читать книгу "Макар Чудра и многое другое... - Максим Горький"

Б у б н о в. Ваську ждешь? Гляди – сломит тебе голову Васька…

Н а т а ш а. А не все равно – кто сломит? Уж пускай лучше он…

Б у б н о в (ложится). Ну, твое дело…

Н а т а ш а. Ведь вот… хорошо, что она умерла… а жалко… Господи!.. Зачем жил человек?

Б у б н о в. Все так: родятся, поживут, умирают. И я помру… и ты… Чего жалеть?

Входят: Лука, Татарин, Кривой Зоб и Клещ. Клещ идет сзади всех, медленно, съежившись.

Н а т а ш а. Ш-ш! Анна…

К р и в о й З о б. Слышали… царство небесное, коли померла…

Т а т а р и н (Клещу). Надо вон тащить! Сени надо тащить! Здесь – мертвый – нельзя, здесь – живой спать будет…

К л е щ (негромко). Вытащим…

Все подходят к постели. Клещ смотрит на жену через плечи других.

К р и в о й З о б (Татарину). Ты думаешь – дух пойдет? От нее духа не будет… она вся еще живая высохла…

Н а т а ш а. Господи! Хоть бы пожалели… хоть бы кто слово сказал какое-нибудь! Эх вы…

Л у к а. Ты, девушка, не обижайся… ничего! Где им… куда нам – мертвых жалеть? Э, милая! Живых – не жалеем… сами себя пожалеть-то не можем… где тут!

Б у б н о в (зевая). И опять же – смерть слова не боится!.. Болезнь – боится слова, а смерть – нет!

Т а т а р и н (отходя). Полицию надо…

К р и в о й З о б. Полицию – это обязательно! Клещ! Полиции заявил?

К л е щ. Нет… Хоронить надо… а у меня сорок копеек всего…

К р и в о й З о б. Ну, на такой случай – займи… а то мы соберем… кто пятак, кто – сколько может… А полиции заяви… скорее! А то она подумает – убил ты бабу… или что… (Идет к нарам и собирается лечь рядом с Татарином.)

Н а т а ш а (отходя к нарам Бубнова). Вот… будет она мне сниться теперь… мне всегда покойники снятся… Боюсь идти одна… в сенях – темно…

Л у к а (следуя за ней). Ты – живых опасайся… вот что я скажу…

Н а т а ш а. Проводи меня, дедушка…

Л у к а. Идем… идем, провожу!

Уходят. Пауза.

К р и в о й З о б. Охо-хо-о! Асан! Скоро весна, друг… тепло нам жить будет! Теперь уж в деревнях мужики сохи, бороны чинят… пахать налаживаются… н-да! А мы… Асан!.. Дрыхнет уж, Магомет окаянный…

Б у б н о в. Татары спать любят…

К л е щ (стоит посредине ночлежки и тупо смотрит пред собой). Чего же мне теперь делать?

К р и в о й З о б. Ложись да спи… только и всего…

К л е щ (тихо). А… она… как же?

Никто не отвечает ему. Сатин и Актер входят.

А к т е р (кричит). Старик! Сюда, мой верный Кент…

С а т и н. Миклуха-Маклай идет… х-хо!

А к т е р. Кончено и решено! Старик, где город… где ты?

С а т и н. Фата-моргана! Наврал тебе старик… Ничего нет! Нет городов, нет людей… ничего нет!

А к т е р. Врешь!

Т а т а р и н (вскакивая). Где хозяин? Хозяину иду! Нельзя спать – нельзя деньги брать… Мертвые… пьяные… (Быстро уходит.)

Сатин свистит вслед ему.

Б у б н о в (сонным голосом). Ложись, ребята, не шуми… ночью – спать надо!

А к т е р. Да… здесь – ага! Мертвец… «Наши сети притащили мертвеца»… стихотворение… Б-беранжера!

С а т и н (кричит). Мертвецы – не слышат! Мертвецы не чувствуют… Кричи… реви… мертвецы не слышат!..

В двери является Лука.

Занавес

Акт третий

«Пустырь» – засоренное разным хламом и заросшее бурьяном дворовое место. В глубине его – высокий кирпичный брандмауер. Он закрывает небо. Около него – кусты бузины. Направо – темная, бревенчатая стена какой-то надворной постройки: сарая или конюшни. А налево – серая, покрытая остатками штукатурки стена того дома, в котором помещается ночлежка Костылевых. Она стоит наискось, так что ее задний угол выходит почти на средину пустыря. Между ею и красной стеной – узкий проход. В серой стене два окна: одно – в уровень с землей, другое – аршина на два выше и ближе к брандмауеру. У этой стены лежат розвальни кверху полозьями и обрубок бревна, длиною аршина в четыре. Направо у стены – куча старых досок, брусьев. Вечер, заходит солнце, освещая брандмауер красноватым светом. Ранняя весна, недавно стаял снег. Черные сучья бузины еще без почек. На бревне сидят рядом Наташа и Настя. На дровнях – Лука и Барон. Клещ лежит на куче дерева у правой стены. В окне у земли – рожа Бубнова.

Н а с т я (закрыв глаза и качая головой в такт словам, певуче рассказывает). Вот приходит он ночью в сад, в беседку, как мы уговорились… а уж я его давно жду и дрожу от страха и горя. Он тоже дрожит весь и – белый как мел, а в руках у него леворверт…

Н а т а ш а (грызет семечки). Ишь! Видно, правду говорят, что студенты – отчаянные…

Н а с т я. И говорит он мне страшным голосом: «Драгоценная моя любовь…»

Б у б н о в. Хо-хо! Драгоценная?

Б а р о н. Погоди! Не любо – не слушай, а врать не мешай… Дальше!

Н а с т я. «Ненаглядная, говорит, моя любовь! Родители, говорит, согласия своего не дают, чтобы я венчался с тобой… и грозят меня навеки проклясть за любовь к тебе. Ну и должен, говорит, я от этого лишить себя жизни…» А леворверт у него – агромадный и заряжен десятью пулями… «Прощай, говорит, любезная подруга моего сердца! – решился я бесповоротно… жить без тебя – никак не могу». И отвечала я ему: «Незабвенный друг мой… Рауль…»

Б у б н о в (удивленный). Чего-о? Как? Краул?

Б а р о н (хохочет). Настька! Да ведь… ведь прошлый раз – Гастон был!

Н а с т я (вскакивая). Молчите… несчастные! Ах… бродячие собаки! Разве… разве вы можете понимать… любовь? Настоящую любовь? А у меня – была она… настоящая! (Барону.) Ты! Ничтожный!.. Образованный ты человек… говоришь – лежа кофей пил…

Л у к а. А вы – погоди-ите! Вы – не мешайте! Уважьте человеку… не в слове – дело, а – почему слово говорится? – вот в чем дело! Рассказывай, девушка, ничего!

Б у б н о в. Раскрашивай, ворона, перья… валяй!

Б а р о н. Ну – дальше!

Н а т а ш а. Не слушай их… что они? Они – из зависти это… про себя им сказать нечего…

Н а с т я (снова садится). Не хочу больше! Не буду говорить… Коли они не верят… коли смеются… (Вдруг, прерывая речь, молчит несколько секунд и, вновь закрыв глаза, продолжает горячо и громко, помахивая рукой в такт речи и точно вслушиваясь в отдаленную музыку.) И вот – отвечаю я ему: «Радость жизни моей! Месяц ты мой ясный! И мне без тебя тоже вовсе невозможно жить на свете… потому как люблю я тебя безумно и буду любить, пока сердце бьется во груди моей! Но, говорю, не лишай себя молодой твоей жизни… как нужна она дорогим твоим родителям, для которых ты – вся их радость… Брось меня! Пусть лучше я пропаду… от тоски по тебе, жизнь моя… я – одна… я – таковская! Пускай уж я… погибаю, – все равно! Я – никуда не гожусь… и нет мне ничего… нет ничего…» (Закрывает лицо руками и беззвучно плачет.)