Читать книгу "Какой простор! Книга первая: Золотой шлях - Сергей Александрович Борзенко"

на английском миноносце отбыл с генералом Хольманом в Константинополь. Так бесславно окончилась военная и политическая карьера этого жестокого, властного и неумного человека, пролившего море крови рабочих и крестьян.

В тот же день на американских пароходах «Сангоман» и «Честер Вальси» в Крым были доставлены сорок одна тысяча ящиков со снарядами, шесть тысяч ящиков взрывчатки, большое количество винтовок и пулеметов. Правительство Великобритании передало Врангелю четырнадцать с половиной миллионов фунтов стерлингов из кредитов, ранее предоставленных Деникину. Фотография Врангеля во весь рост (он снялся в черкеске) появилась в газете «Таймс». На него теперь возлагали надежды политические и финансовые воротилы Антанты.

Барону Врангелю к тому времени было сорок два года. Честолюбивый и деятельный, он провел несколько мобилизаций среди населения Крыма и свел свою армию в четыре корпуса: первый армейский генерала Кутепова (Дроздовская, Марковская и Корниловская пехотные дивизии); второй армейский корпус генерала Слащова, состоявший из тринадцатой и тридцать четвертой пехотных дивизий и отдельной кавалерийской бригады; Донской корпус генерала Абрамова (первая, третья Кубанские и Чеченская дивизии).

В июне 1920 года первая и вторая кавалерийские дивизии были сведены в отдельный корпус под командованием генерала Барбовича.

Взамен старого генералитета Врангель выдвигал на командные должности молодых офицеров, охотно повышая в звании.

И сделался их кумиром.

Ночь — самая пора наводить понтонный мост. Человек не видел под собой собственного коня. Осенний ветер волнами перекатывался через плавни, шелестел сухими листьями, заглушал стук молотков и скрип досок.

— Добрый выбрали час для переправы, — сказал начальник красноармейского секрета, грея закоченевшие пальцы над невысоким пламенем костра и всматриваясь в штопорообразное отражение огня на воде.

— Темно, хоть глаз выколи, — поддержал командира бодрый голос какого-то сапера.

Мимо секрета проплывали тени пехотных солдат, спускавшихся вниз, на понтонный мост. В ночной темноте казалось, что это не пехота идет, а идут они, секретчики. Красноармейцы сидели, опираясь спинами о дерево. Изредка дерево вздрагивало, будто живое, тогда на них сыпался медленный дождь крылатых кленовых семян.

— А когда ж наступать думают? — спросил голос из темноты.

— Наверно, послезавтра с вечера. Потому что за одну ночь не успеют перевезти всех бойцов в плавни.

— Не иначе новый командующий Фрунзе решил собрать главные силы Южного фронта на Каховском плацдарме и оттуда нанести удар.

Перед рассветом командир спустился с котелком к реке, зачерпнул воды, но гадливо отдернул руку: мимо, медленно поворачиваясь, плыл труп, за ним второй, третий… «Где их столько наколотили?» — подумал командир, выплескивая воду на песок.

Реввоенсовет Тринадцатой Красной Армии подготовил атаку на левом берегу Днепра. В плавни из Никополя переправили несколько тысяч красноармейцев первой стрелковой дивизии. Наступление на Каменку — богатое село с каменными домами на левом берегу Днепра — решили начать артиллерийской подготовкой, для чего в Никополь перевели пятьдесят вторую латышскую батарею, а также бронепоезд «Мировая революция». На широкую поляну возле станции опустилось восемь боевых самолетов — Павловский авиационный отряд.

Утром в Никополь на четырех автогрузовых платформах прибыла зенитная батарея. Артиллеристы установили ее между двумя запорожскими курганами, густо поросшими татарником.

Бронепоезд в девять часов утра обстрелял из пушек Каменку. После обстрела Лука пошел поглазеть на никогда не виданные им, необыкновенно подвижные зенитные орудия и порасспросить зенитчиков, как лучше стрелять из пулемета по аэропланам.

На снарядном ящике, склонясь над сковородкой с яичницей, сидел безусый красноармеец. Он насмешливо сказал Луке:

— Смотри, смотри, браток, на орудия наши, потому — завтра не дотолпишься.

Лука попробовал отвести насмешку:

— Вы только собираетесь на ярмарку, а мы уже воротились с нее.

— Да оно и видно: штаны на заду пожелтели.

«Дурак, я ж его не задеваю», — подумал Лука и вспомнил о своей ране, полученной под Гришином. Было досадно, что никто, кроме команды броневика, не считал его бойцом.

Как всегда, будто по расписанию, ровно в половине двенадцатого белые начали артиллерийский обстрел. Четыре снаряда, нащупывая латышскую батарею, легли на ярмарочной площади, один из них срезал дерево. Умирало оно с шумом, ветвями царапая землю, словно хотело и не могло подняться.

В первом часу над городом появились аэропланы противника. Попав под зенитный обстрел, они круто повернули на север, пролетели над станцией и, видимо, заметили бронепоезд.

Недалеко от батареи длинным раскатанным рядном, прошитым обтрепанными будяками, тянулся битый шлях. Часов в шесть вечера на шляху появились грязные, запыленные всадники и двуколки, заваленные войсковым снаряжением. Зенитчики не обратили на них внимания: мало ли ездит по дорогам солдат! Пылюга, поднятая конями, стояла в воздухе как дождь, соединяя небо с землей, настилалась на батарею, мешала дышать. Командир первого орудия собрался было пойти — спросить, куда и откуда едут красноармейцы. Но к батарее, свернув со шляха, подъехал кавалерист.

— Вы что, сдурели? Прохлаждаетесь тут!

— А почему бы нам и не прохлаждаться?

— На этом берегу Днепра, за двадцать верст отсюда, конная армия белых.

Всадник не шутил. Голова его, повязанная окровавленным, черным от пыли бинтом, была явным тому доказательством.

— Видно, Врангель этим макаром хочет вновь вернуть себе Каховку, связавшую его по рукам и ногам. Да оно и понятно: Каховка срывает все его попытки наступать в глубь территории. Он боится нашего удара в тыл со стороны Каховки. — Всадник приложил раненую руку к сломанному козырьку и тронул ногой потного, измученного коня.

— Вот это номер! — сказал Лука и бегом кинулся на станцию, к своему бронепоезду.

— Приготовьтесь к отступлению, — приказал командир батареи своим зенитчикам и на мотоцикле умчался в город.

В городе, стоящем в стороне от дороги, по которой двигались отступающие войска, никто не знал о появлении белых на правом берегу Днепра. Только полоски бумаги на окнах придавали милым, утопающим в зелени улицам военный вид.

Командиру поверили не сразу. В ревкоме кто-то спросил:

— Да ты откуда, дружок, сорвался?

Сказавший засмеялся, но смех был натянутый, не к месту, никто его не поддержал.

В Никополе, с каждым часом нарастая, ширилась паника. В ближайших селах мобилизовали подводы, стали вывозить из города снаряжение, продовольствие, семьи партийных и советских работников.

Ночью на бронепоезде не спали. Опираясь на орудия, слушали доносимые ветром выкрики подводчиков, женский плач, торопливый стук подвод.

Помрачневший Рашпиль свирепо выругал Троцкого, достал из своего обклеенного открытками сундучка газету, сказал красноармейцам:

— Вот послушайте, как оправдывается Троцкий. — Он поднес к глазам газету, густо исчерканную красным карандашом, прочел: — «Врангелевский фронт может стать важным и значительным только при условии побед на польском фронте… Мы говорили себе: он, этот крымский партизан, который соединится с украинским партизаном Махно, он продвинется на север, может быть на сто верст, возьмет Александровск, Орехов, Херсон, Екатеринослав… Но большей опасности