Читать книгу "Барбаросса - Валентин Пикуль"

– Не очень. Уже привыкли.

– Ну, жди! Ты ближе. Западнее… Пока!

Только отговорил с Воронежем, звонок из Астрахани:

– Семеныч, это я – Голышев… Нас тут бомбами разнесли к чертям собачьим. В городе пожары. Деревяшки горят. Два часа без передыху садили по переправам. Водопровод не действует. Сидим без света. Но нефтехранилища уцелели… Мы тут сами диву даёмся: как немцы в самолетах сверху их не заметили?

Никак было не дозвониться в местный штаб ПВО, пришлось связаться с генералом Герасименко, начальником военного округа:

– Василий Филиппович, слышал ли? Астрахань уже разбомбили. Я на днях летел оттуда, так с высоты видел нефтяные ямы – они сверху как зеркала. Понимаю. Одеялом не закроешь. Но ты подумай сам: нужны ли над нефтехранилищами аэростаты? Что? Отпугивать врага? А может, наоборот, они привлекают? Эти «колбасы» и у нас в Сталинграде точно показывают немцам, где мы храним все свое горючее… Ладно. Ты зайди ко мне.

А потом думал: «Ну ладно – нефть. А как замаскировать от летчиков огненное зарево мартеновских печей? Ведь ночные бомбардировщики видят их пламя за многие мили и летят, как мухи на патоку… Чем тут закроешься?» Из Вешенской сообщили, что немецкая авиация недаром кружила над станицей: вчера бомба разорвалась как раз во дворе дома Шолохова:

– Мать писателя погибла. Михаил Александрович страшно переживает. Семью он потерял. Наверное, после похорон выедет к вам. Вы уж как-нибудь утешьте его… Ладно?

Вскоре Чуянова навестил командующий округом Герасименко:

– Жарко, Семеныч. А я к тебе… по важному делу.

– Садись. Я тоже замотан. Ну, что у тебя?

– Понимаешь, – начал Герасименко, прищелкнув пальцами для полноты впечатлений, – у нас в гарнизоне полно девах разных. По мобилизации. Ну, и добровольно. При зенитных батареях служат.

– Ну как же! Знаю. Уважаю.

– Уважения мало, – сказал командующий. – Их еще и одеть надо. У них там все по вещевому аттестату: гимнастерки, шапки, ватники… Все есть, сам понимаешь, но для девок этого мало.

– Так чего же им еще не хватает?

– А куда прикажешь титьки девать?

– Какие титьки? – совсем обалдел Чуянов.

– Самые обыкновенные. И нуждаются наши зенитные батареи как раз в том, что в вещевом аттестате солдату не предусмотрено.

– А что там?

– Нужны бюстгальтеры, а в наших магазинах, я уже пошукал, одни барометры для измерения атмосферного давления да еще вот такие громадные щипцы для завивки волос – и все!

– Слушай, дорогой, где я тебе бюстгальтеров наберу?

– Твое дело. Хоть тресни, а достань, – заявил Василий Филиппович. – Это еще не все: девка – организм сложный, на солдата мало похожий. Как хочешь, а каждый месяц ей по куску ваты давай… опять же в вещевом аттестате не предусмотрено, чтобы солдата ежемесячно ватой снабжали.

– Ну ладно, – сказал Чуянов. – Пошурую. Может, найду… Ах, Боже мой, какие мы, Филиппыч, все убогие да бедные. И ни хрена у нас нету. Чего ни коснись – все проблема…

Герасименко ушел. На пороге кабинета возник солдат штрафного батальона, бывший инженер вагонного депо П. А. Головченко:

– Пришел проститься перед отправкой… Спасибо, Алексей Семеныч, что не дали пропасть, как собаке. Штрафбат тоже не сахар, сами понимаете. Но тут хоть честно – до первой крови. А уж крови не пожалею. Войнища тут такая пошла…

Чуянов вышел из-за стола, обнял штрафника:

– Ты меня тоже прости. Если б мы умели работать как надо, тебе не пришлось бы воровать по ночам цистерны со спиртом… Хорошо, что зашел. Давай, брат, по стакану тяпнем перед разлукой. Так уж положено на святой Руси. Закуски, правда, нет, да и хрен с ней, рукавом утремся. – Выпили, утерлись, помолчали. – Куда ты теперь? Далеко ли? – спросил Чуянов.

– Да нет. Это раньше на войну далеко ходили… Вон Суворов аж в Италию забрался. А теперь… завтра уже буду в окопах!

Чуянов показал инженеру немецкую листовку: «Сталинградские дамочки, готовьте свои ямочки».

– Во какая поэзия у нас поехала. Хоть плачь, хоть смейся. Оказывается, Паулюс-то уже двадцать пятого июля обязан выйти к Волге, вот и нажимает на Дону. Но Сталинград не сдадим. Верю, что наш красноармейский ансамбль песни и пляски под управлением товарища Александрова еще споет и спляшет в Берлине…

– Я до Берлина не дойду… ухайдакают меня здесь, на пороге родного дома. Так что это хорошо, что мы выпили. В разлуку вечную. Ну ладно. Пора идти.

Головченко повернулся и ушел воевать – недалеко, здесь.

С улицы раздался трубный рев – это служители зоопарка повели к Волге купаться слониху Нелли.

* * *

– Я надеялся, – говорил Паулюс, – что между сериями кратких блицкригов возникнут промежутки оперативных пауз, дающие нашей армии передышки. Но эти редкие паузы русские заполняют плотным сопротивлением, и потому война с Россией не даст нам времени, чтобы отдохнули наши кости и мышцы. Мне представляется, что урок, полученный Тимошенко под Харьковом, оказался внушительным, и сейчас Тимошенко ведет себя осторожнее, обращается с нами так, будто мы драгоценная хрустальная ваза.

Эти слова Паулюс высказал перед Иоахимом Видером, офицером его разведки; сын католического священника, он импонировал Паулюсу своей набожностью, считая себя на войне участником какого-то адского шабаша, в котором и сам он, Иоахим Видер, тоже повинен. Сейчас он, отвечая командующему, высказал мысль о том, что Тимошенко, давно загипнотизированный штурмом «линии Маннергейма», многому научился:

– У нас, у немцев! В боях под Харьковом маршал, кажется, хотел бы окружить нашу армию, используя те приемы «раковых клешней», что принесли вермахту успех в сорок первом… Но у русских явно не хватило нашего громадного опыта по окружению противника и нашей отличной организации.

Паулюс согласился с Видером, но не во всем:

– Пожалуй, Тимошенко стал осторожнее в обращении с нами, но я не заметил новизны в его тактике, сейчас он будет отступать, чтобы сберечь остатки того, что у него сохранилось…

В штабе его ждало письмо из Бухареста – от шурина Розетти-Солеску, пострадавшего за участие в заговоре против диктатуры Антонеску. Паулюс просил зятя не проговориться об этом:

– Жена очень любит своего брата, ее огорчит крах его камергерства при дворе короля Михая… Антонеску, между нами говоря, сущий спекулянт: он уже понял, что без его нефти в Плоешти нашему фюреру не разжечь даже примуса. И потому Бухарест набивает цену – на себя и на свою нефть… Конечно, пока мы не выбрались к промыслам Майкопа, мы будем всегда зависимы от этого пройдохи с повадками опереточного шулера!

– Но фюрер, – отвечал барон Кутченбах, – к Антонеску относится хорошо. Пожалуй, намного лучше, чем к Муссолини.