Читать книгу "Мир иной. Что психоделика может рассказать о сознании, смерти, страстях, депрессии и трансцендентности - Майкл Поллан"

В этих работах мало что предлагалось в плане теории для объяснения действия псилоцибина; в них лишь указывалось, что пациентами с наилучшими показателями были как раз те, кто пережил мистический опыт в полном объеме. Но почему именно этот опыт приводит к улучшению состояния больных и избавлению от тревоги и депрессии? Не является ли это указанием на своего рода бессмертие, которым и объясняется этот эффект? Это объяснение кажется слишком простым и не объясняет великого многообразия испытываемых людьми переживаний, многие из которых вообще не касались загробной жизни. И только некоторые из них постигали с позиции природных явлений, что происходит после смерти, как это случилось с безымянной участницей, вообразившей себя «частью земли», молекулой материи, питающей корни деревьев. Это действительно случается.

Разумеется, мистический опыт слагается из нескольких компонентов, большая часть которых не нуждается в сверхъестественных объяснениях. Растворение чувства собственного «я», например, можно понять и объяснить с позиции психологии или нейробиологии (возможно, как распад сети пассивного режима работы мозга), и точно так же можно объяснить многие из преимуществ, которыми пользовались люди во время своих странствий, не прибегая к духовной концепции «единства». Подобным же образом чувство «святости», без которого немыслим классический мистический опыт, можно истолковать с позиции чисто обыденных понятий – например, как слишком обостренное чувство смысла или цели. Мы только начинаем приближаться к пониманию сознания и его особенностей, и ни один из ныне существующих словарей, разъясняющих этот предмет, – ни биологический, ни психологический, ни философский, ни духовно-религиозный, – еще не заслужил право на последнее слово в этом деле. Вполне может быть, что, наслаивая друг на друга различные перспективы и точки зрения, мы когда-нибудь получим красочную картину того, что там происходит.

В 2017 году в журнале Journal of Humanistic Psychology была опубликована работа «Псилоцибиновая терапия: пациенты рассказывают о своих видениях», посвященная дальнейшим исследованиям псилоцибина в Нью-Йоркском университете. Ее автор, Александр Белсер, один из членов команды исследователей, провел ряд бесед с добровольцами, участвовавшими в экспериментальных испытаниях, с тем чтобы лучше понять психологические механизмы, лежащие в основе испытываемых ими трансформаций сознания. Я прочел эту работу в слабой надежде, что смогу нащупать пути выхода из парадигмы мистического опыта, найдя ей более приемлемую гуманистическую замену, а заодно еще раз убедиться, сколь важно для психоделического опыта участие или даже присутствие психотерапевта. (Обратите внимание на термин «псилоцибиновая психотерапия» в названии статьи; ни в одной из работ, опубликованных в журнале Journal of Psychopharmacology, слово «психотерапия» в названии не упоминается вообще, только «наркотики» либо «психоделические препараты».)

Что интересно, в ней появляются новые ключевые темы. Все пациенты из числа опрошенных упоминают о сильных чувствах, которые их связывают с родными и близкими (автор использует в этих случаях термин «двусторонняя встроенность») и, в общем и целом, говорят о том, что «от чувства разобщенности» они пришли к «чувству взаимосвязанности». В большинстве случаев этот переход сопровождается целым букетом сильных эмоций, включая «экзальтированное чувство радости, блаженства и любви». По мере того как чувство страха исчезает, все чаще (причем на самых тяжелых этапах странствий) возникают положительные чувства смирения и приятия (даже самой болезни).

Психиатр Джеффри Гесс, соавтор Александра Белсера, характеризует происходящее во время сеанса, используя такое понятие, как «эголитическое» воздействие псилоцибина, то есть способность препарата полностью подавлять или, по меньшей мере, заглушать голос эго. По его мнению (а оно опирается на солидную психоаналитическую подготовку), эго – это мысленная конструкция, выполняющая определенные функции от имени «я». Самая главная из них – поддержание границ: границ между сознательным и бессознательным царствами ума и границ между «я» и другими, или между субъектом и объектами. И только когда эти границы стираются или исчезают, что, видимо, и происходит под влиянием психоделиков, мы наконец «освобождаемся от жестких стереотипов мышления, обретая возможность с меньшим страхом воспринимать новые смыслы».

Проблема смысла является центральной для терапевтов из Нью-Йоркского университета[59]; особенно она важна для понимания всего переживаемого онкологическими больными в процессе псилоцибиновых трипов. Для многих из них диагноз последней стадии рака олицетворяет, помимо всего прочего, кризис смысла: «Почему именно я? Почему именно мне уготована такая судьба? Есть ли вообще смысл в жизни и в существовании Вселенной?» Под тяжестью глубокого экзистенциального кризиса, когда ум всецело обращается на самого себя, закрываясь от внешнего мира, горизонты больного укорачиваются, его эмоциональный репертуар становится беднее, а фокус сужается. Размышления и беспокойство оказываются в своеобразной петле, где они постоянно вращаются, и эти петли начинают захватывать все большее мысленное пространство и время, усиливая мысленные привычки до такой степени, что от них становится все труднее и труднее избавиться.

Экзистенциальные муки, претерпеваемые больными в конце жизни, во многом схожи с признаками, которые характерны для сверхактивной сети пассивного режима работы мозга, включая и такие, как навязчивая саморефлексия и неспособность перешагнуть углубляющуюся колею негативного мышления. Эго, столкнувшееся с перспективой собственного отмирания, обращается внутрь себя и становится сверхбдительным, изымая, так сказать, свои инвестиции, которое оно вкладывало в этот мир и в других людей. Больные раком, с которыми я беседовал, говорили о чувстве своей изоляции от близких людей, от мира и всего спектра эмоций; ими владело чувство, как выразился один их них, «экзистенциального одиночества».

Временно отключая эго, псилоцибин, по-видимому, открывает новое психологическое поле возможностей, олицетворяемое смертью и повторным рождением, о которых рассказывают многие пациенты. Поначалу отпадение «я» ощущается человеком как угроза для жизни, но, если он отпускает это чувство или сдается на его милость, смиряется, в него втекают мощные и обычно положительные эмоции – вместе с прежде недоступными воспоминаниями, чувственными впечатлениями и смыслами. Не защищаемые больше эго, врата между «я» и другими людьми – «редукционный клапан» Олдоса Хаксли – широко распахиваются, и через них мощным потоком вливается то, что многие люди называют любовью. И это любовь не только к отдельным индивидуумам, но и – как это почувствовал (понял!) Патрик Меттес – ко всему и вся: любовь как смысл и цель жизни, как ключ ко Вселенной и как высшая истина.