Читать книгу "Жало белого города - Эва Гарсиа Саэнс де Уртури"

Эстибалис молчала, просматривая старые вырезки, но наконец сдалась.

– Слишком туманная версия, понимаю. Но мы и так в сумерках. А ты чем занимался? – рассеянно спросила она.

– Было несколько линий, которые я не довел до конца, начиная дело. И мы про них все еще ничего не знаем. Помнишь Каменную Даму, директора регионального канала? Про нее еще Игнасио соврал, когда мы были у него в день презентации Slow Food.

Была еще одна линия, к которой мы так и не притронулись: неприятный вопрос о том, кто слил Лучо фотографии пятнадцатилетней девушки в компании близнецов. Но этим я собирался заняться позже, спокойно обдумав, как подобраться к дорогому другу.

– Да, некая Инес Очоа. У тебя нашлось время с ней пообщаться? – спросила Эстибалис.

– Как-то не доходили руки. Но я разыщу ее координаты и свяжусь с ней. Еще один человек, который знал обоих близнецов и работал с ними как раз в то время, когда были совершены преступления. Наверняка у нее имеется своя любопытная точка зрения.

Я углубился в компьютер и сразу ее нашел. Телефон, дату рождения, адрес, номер удостоверения личности… Адрес пришлось прочитать дважды, потому что у меня слегка закружилась голова: Инес Очоа жила на Новой площади, на четвертом этаже дома, в котором находился бар «Депортиво Алавес», так что ее окна выходили точнехонько на площадь Белой Богородицы, расположенную напротив моего дома.

Я ничего не сказал Эстибалис, да и зачем?

«Возможно, она видела нас с Альбой, когда мы сидели на крыше; но ты не беспокойся, это никак не связано ни с нашим общим делом, ни с тем, что вскоре после этого убили Мартину и Энеко».

– Нашел? Хочешь, поехали вместе? – спросила Эсти.

– Хочу заодно встретиться с Германом: он совсем пал духом. Ты же понимаешь, да?

– Да, пообедаю одна, не беспокойся.

Я покинул кабинет, чувствуя себя прескверно. Я был еще худшим партнером, чем обычно. Зато я нашел телефон и адрес Каменной Дамы и застал ее дома, не дав возможности выбрать место для нашей беседы. Мне хотелось увидеть то, что видит она из своих высоких белых окон.

Я подошел к дому, нажал звонок, поднялся по лестнице на четвертый этаж, однако по пути успел повстречаться на лестнице со странным типом: мрачнейшим гигантом.

Когда мы поравнялись, не доходя до последнего этажа, он и не подумал посторониться. Враждебно зыркнул на меня и в ответ на приветствие что-то проворчал. Внешне он походил на тяжелоатлета: на вид кило сто восемьдесят, бычья шея, низкий лоб и маленькая приплюснутая голова.

– Не принимайте близко к сердцу, – сказала Инес Очоа, стоя на пороге своей квартиры в паре метров над моей головой. – Поверьте, с вами он был на редкость любезен.

– Это ваш?..

– Брат. Я о нем забочусь всю жизнь. Конечно, не квантовый физик, зато добрый и исполнительный.

– Ага… – прошептал я, стараясь запомнить эту информацию.

– Проходите, инспектор. Я собиралась уходить, но, вижу, у вас что-то срочное…

Я вошел в квартиру, с любопытством осматриваясь. Похоже, Каменная Дама была отъявленной киноманкой. Четыре стены, увешанные афишами черно-белых фильмов. По всей длине коридора манекены, одетые на манер Лорен Бэколл[60] или Вероники Лейк[61].

– Вижу, вы любите кино.

– В особенности черно-белое, – рассеянно ответила она, прикуривая. – Ладно, давайте к делу.

Инес Очоа было за шестьдесят. Прямые волосы, крашенные в пепельно-светлый тон и закрывающие уши, движения энергичные, птичьи, рука с сигаретой тоже двигалась быстро. Со стороны казалось, что она все время спешит что-то уладить, решить или исправить.

– Я хочу, чтобы вы рассказали мне о Тасио и Игнасио. О том времени, когда вы с ними общались. Какие воспоминания у вас остались? – проговорил я, не воспользовавшись ее приглашением расположиться на софе багрового цвета.

Я расхаживал по гостиной, стараясь держаться поближе к окну.

Инес говорила. В ее длинном монологе то и дело проскальзывало слово популярность. Рассказывала про контракт, подписанный с Тасио, про то, как рос интерес к его передачам, про пункты договора, которые он нарушил, уйдя на национальное телевидение…

Инес явно принадлежала к сорту людей, способных разговаривать только на одну тему и воспринимающих все исключительно с точки зрения своей профессии. Она не упомянула ни единой подробности, которая не имела бы отношения к телевидению.

– Вы полагаете, Тасио доминировал над братом? – перебил я ее, стараясь перевести разговор на что-то более личное или по крайней мере субъективное.

– Да, разумеется. Тасио был альфой. Двигателем. Игнасио был при нем в роли беты, исполнителя. Один распоряжался, другой действовал. Один строил планы, другой успешно их выполнял.

– Один был головой, другой – рукой?

– Да, именно так. Со стороны это выглядело как подчинение одного другому, чрезмерная зависимость.

– Однако людей восхищала подобная манера жертвовать ближним, – добавил я, чтобы растянуть беседу и посмотреть, куда приведет эта нить.

– Не стоит заблуждаться. У людей болело сердце, когда Игнасио показывали по телевизору после всего, что случилось. Он же был вылитой копией Тасио.

– Если не ошибаюсь, вас тоже критиковали за то, что вы использовали эту ситуацию в своих целях.

– Я знала, что пресса размажет Игнасио; в этом была главная причина его нежелания подписывать контракт на участие в передаче.

– При этом он понимал, что полемика привлечет аудиторию.

– Такого успеха не было бы, если б Игнасио не согласился. Он хотел сменить профессию, у него были деньги, но его голова все время должна была быть чем-то занята. Я держала его в активе первое время, когда для него все это было особенно болезненно.

– Хотел сменить профессию? Надо же, я думал, что он поступил в полицию по зову сердца, – пробормотал я, мало что понимая.

– Разве что вначале. Но я знала, что Игнасио хочет бросить работу в полиции; он признался мне в этом в первый же день, когда после заключения Тасио в тюрьму мы наконец встретились: он был потрясен тем, что произошло. Ничего не хотел слышать об убийствах и арестах, не хотел возвращаться в участок. Он переживал что-то вроде посттравматического стресса, который в общении с врачами скрывал и никак не лечил. Такие люди, как он, считают, что, показав слабость, станут выглядеть слишком мягкотелыми. По ночам просыпался, выкрикивая имя брата, потел, сворачивался в позу эмбриона, дрожал, будто его собираются ударить. Ни разу не видела, чтобы человек так боялся, как он в то время.