Читать книгу "Тюдоры. От Генриха VIII до Елизаветы I - Питер Акройд"

Этот мятеж стал последним из так называемых традиционных восстаний, возглавляемых феодальными военачальниками, приверженцами старой религии. Крупнейшие вельможи, Перси и Невиллы, некогда считались фактическими правителями своих территорий, где обладали большей властью и авторитетом, чем монарх. Но теперь им не удалось поднять северное дворянство на открытое восстание. Многие католики не желали бросать вызов политическому и социальному порядку в стране. Даже вассалы влиятельных семейств с большой неохотой брались за оружие. Кризис, которого так страшился Сесил, удалось преодолеть, а старая вера теперь ассоциировалась с изменой и насилием. Ее называли «остывшим пирогом для папистов». Верность большинства жителей королевства престолу подтвердилась. Северное восстание представляло собой один из значимых, но бессобытийных переходных периодов в истории страны.

Вскоре после подавления мятежа Рим предпринял очередную попытку подорвать авторитет королевы. В самом начале 1570 года папа Пий V обнародовал буллу, в которой отлучил Елизавету от церкви как величайшую еретичку и тирана. В булле провозглашалось, что «мнимая королева Англии» более не заслуживает доверия, «служа беззаконию». В ряды богохульников попадали все те, кто подчинялся ее законам и приказам. Сама королева превратилась в законную мишень для атаки любого ревнителя старой веры; ее смерть ускорила бы его путь в рай. Это была последняя битва средневековой религии, последний раз, когда папа римский пытался свергнуть правящего монарха.

Впрочем, ее можно рассматривать как удар, направленный скорее на английских католиков, чем на английскую королеву. Теперь Рим подстрекал их низложить своего правителя после провала северных графов. Момент, мягко говоря, был выбран неудачный. Если бы буллу издали в разгар Северного восстания, то, возможно, она смогла бы побудить к действию некоторых более слабовольных мятежников. Теперь было очевидным, что на верность и порядочность английских католиков рассчитывать отныне не приходится.

Экземпляр папской буллы прибили к воротам дворца епископа Лондонского. Обвиняемого Джона Фелтона вздернули на дыбу, чтобы выпытать имена его сообщников или соратников; он сохранял молчание, но погиб чудовищной смертью изменника. Тем не менее, поднимаясь на эшафот, он достал кольцо с бриллиантом и попросил передать его Елизавете — «притворщице» — в качестве последнего подарка. Впоследствии папа римский причислил Джона Фелтона к лику блаженных. Так или иначе, его воинственные планы уже потерпели крах к тому моменту, как он принял казнь через четвертование и потрошение. Не случайно в 1570 году вышло второе, более тщательно проработанное издание фундаментального труда протестантской веры, «Книги мучеников» Фокса. В докладной записке от тайного совета двум архиепископам значилось: это «произведение огромной значимости и ценных знаний касательно религии и иных благодетельных дел, кои для нас обладают великой пользой, чтобы развивать у подданных ее величества положительное мнение, понимание и благоволение к правительству». Примеры столь тесной сплоченности религии и политики в истории встретишь нечасто.

Немаловажно отметить, что 1570 год стал первым в истории, когда день восшествия Елизаветы на престол, 17 ноября, получил статус праздника. Его окрестили «священным днем королевы» и стали отмечать ежегодно с невиданным прежде размахом. В каждом приходе раздавался перезвон церковных колоколов; были и костры, и свечи, и хлеб, и пиво. Торжество стало протестантским эквивалентом священных празднеств средневековой церкви, соединив образ Елизаветы с Девой Марией. В День коронования, как его стали впоследствии называть, во всей Англии вряд ли оставался хоть один уголок, где не слышался бы праздничный звон колоколов.

В тот момент по-прежнему сохранялась возможность вторжения в Англию великой католической армии с торжественной санкции папы римского. Отмечали, что англичане стали бояться своей тени. Правительство приняло решение мобилизовать английский флот, а шерифам приказало призывать на службу местных мужчин для обороны государства; в Южной и Восточной Англии на деревенских пустырях организовали стрелковые учения. По этим причинам появление на горизонте большой испанской флотилии летом 1570 года не на шутку встревожило жителей; впрочем, суда направлялись в Антверпен для сопровождения новой невесты Филиппа II. Так или иначе, испанцы не испытывали никакого желания развязывать войну против Англии, а Филипп упрекнул папу римского в том, что тот не посовещался с ним, прежде чем обнародовать буллу. Французский король Карл IX выразил схожий протест. Косвенным следствием папской буллы стало укрепление торговых связей между Англией и Османской империей; безбожница-королева с радостью достигла договоренностей с безбожниками-османами.

Мятежные графы, в свою очередь, продолжали плести интриги против Елизаветы со своими шотландскими сторонниками, и в результате границу постоянно будоражили боевые тревоги или вторжения. Весной 1570 года в Южную Шотландию отправили английское войско — в качестве наказания и одновременно предупреждения. Во время этой кампании девять хорошо укрепленных замков, домов и жилых сооружений, а также городов и деревень были полностью уничтожены. Положение шотландской королевы по-прежнему оставалось под большим вопросом. Фактически Мария находилась под домашним арестом, однако многие английские дворяне желали видеть ее на троне. Сесил и другие советники преследовали совершенно другие цели. Сама Елизавета пребывала в нерешительности и сомнениях.

В этой лихорадочной атмосфере вновь зашел разговор о браке английской королевы. На этот раз возможным фаворитом стал принц Генрих, герцог Анжуйский. Он был на семнадцать лет моложе Елизаветы, однако, как брат французского короля, представлял собой самую выгодную партию. Ходили слухи, что семья хотела женить его на королеве Шотландии, и Елизавета, возможно, решила выйти на авансцену, чтобы помешать этому союзу. Теперь как никогда она нуждалась в своем искусстве коварства и обмана, чтобы тянуть переговоры до бесконечности. Вряд ли королева всерьез задумывалась об этом браке, однако дела государственной важности, вероятно, как и прежде, имели приоритет над ее личными предпочтениями. Союз между Францией и Англией дал бы отпор испанскому влиянию.

Мать герцога Анжуйского Екатерина Медичи возлагала большие надежды на этот брак. «Такое королевство для одного из моих детей!» — объясняла она французскому послу в Англии. Однако сам молодой принц обнаружил весьма строптивый характер. Он был, по словам одного из английских переговорщиков в Париже, «своевольным папистом и вдобавок упрямым, словно ишак». То обстоятельство, что принц являлся папистом, по крайней мере теоретически не сулило ничего хорошего для Англии; Елизавета, еще не так давно столкнувшаяся с угрозой графов, приверженцев старой веры, не желала идти на какие-либо уступки в отношении личных месс или католических исповедников.

Обнаружилась и еще одна помеха. Тогда королева страдала от язвы на голени — трудноизлечимого и очень болезненного недуга. Ее отца также мучили язвы. Молодой принц, прослышав об этом, принародно отозвался о ней как о «старушенции с больной ногой». Он назвал ее putain publique, или «гулящей девкой». Все это ничуть не обнадеживало. Между тем переговоры продолжались, меняя тон с дружественного на враждебный в зависимости от общего состояния европейских отношений. Елизавета приказала своим главным делегатам затягивать и отсрочивать переговоры; им было велено передать Екатерине Медичи «не торопить события в нетерпеливом стремлении получить конкретный ответ, пока вопрос не будет тщательно рассмотрен». В искусстве уклончивости и умении уходить от прямого ответа Елизавете не было равных. Переговоры с горем пополам протянулись в течение нескольких месяцев, и в отчаянии Елизавете предложили руку младшего брата герцога Анжуйского, герцога Франциска (Франсуа) Алансонского. Однако у герцога Алансонского имелись уродливые шрамы от оспы. Предполагалось, что ценой за принятие подобного недостатка станет возвращение Кале Англии, однако в очередной раз переговоры зашли в тупик. Королева мешкала и сомневалась и, казалось, сама не понимала, чего хочет. По правде говоря, вероятности того, что она выйдет замуж, не существовало.