Читать книгу "Тайная жизнь Сталина. По материалам его библиотеки и архива. К историософии сталинизма - Борис Илизаров"

Рассказ Горького завершается описанием сексуальных медитаций героя: «…лежа на постели, он невольно представлял себе Вареньку такой, как видел ее на крыльце, с руками, поднятыми как бы для объятий, с грудью, трепещущей при блеске молний. И снова думал о том, что если б он был смелее с ней… Он читал где-то, как однажды это было, она вошла среди ночи и отдалась, ни о чем не спрашивая, ничего не требуя, просто для того, чтобы пережить момент». Наконец, описание ослепительной девичьей наготы в сцене купания и позора приват-доцента, подсмотревшего эту сцену. «Перед ним, по пояс в воде, стояла Варенька, наклонив голову, выжимая руками мокрые волосы. Ее тело, розовое от холода и лучей солнца, и на нем блестели капли воды, как серебряная чешуя. Они медленно стекали по ее плечам и груди, падали в воду, и, перед тем как упасть, каждая капля долго блестела на солнце, как будто ей не хотелось расстаться с телом, омытым ею. И из волос ее лилась вода, проходя между розовых пальцев девушки, лилась с нежным ласкающим ухо звуком» [481]. Поскольку отчетливых письменных следов сталинского внимания к этим сценам я не обнаружил, то не буду комментировать то, что в дополнительных пояснениях не нуждается.

* * *

Рассказ «Мальва», написанный Горьким в те же, последние годы XIX столетия, пронизан солнцем, запахами моря, гниющей рыбы, белизной прибрежного песка и парящих чаек. В сущности, и этот рассказ все о той же неукротимой и непредсказуемой женской любви и ненависти, ее мстительности и о принципиально невозможной для нее свободе. Именно в любви женщина стремится к свободе, но через нее она как раз и становится порабощенной. Сколько бы раз женщина свободно ни отдавалась мужчине, неизбежно и немедленно она становится его рабой. В этом скрытая философия горьковского рассказа, хотя сам автор, скорее всего, не предполагал такого понимания. Но если Варенька Олесова — это невозможный и сугубо мужской идеал юной, одухотворенной, интеллигентной дикарки, то Мальва — яркий цветок простонародной свободной любви.

Мужик Василий Легостаев, ушедший из деревни на заработки, а затем бросивший жену и детей, несколько лет живет на морской песчаной косе, где работает караульщиком на рыбном промысле. К нему с материка раз в неделю наведывается Мальва с «зеленым глазами», «смешная и милая, как сытая кошка». Внезапно к отцу из деревни приезжает взрослеющий сын Яков. Выстраивается роковой треугольник со сценами ревности, битьем женщины и ее неприятием мужского права на ограничение женской чувственной свободы. Сталин загнул лист со словами героини: «А замужем баба — вечная раба… А здесь я ничья… Как чайка, куда захочу, туда и полечу! Никто мне дороги не загородит… Никто меня не тронет!» Василий тут же напомнил ей: «А как тронет?» [482] Мстя отцу и сыну, Мальва демонстративно уходит к дерзкому пьянице, смелому и свободному босяку, огненно-рыжему Сережке. Таков сюжет.

Сталин синим мягким карандашом двойными вертикальными чертами отметил разбитные частушки, которые пела Мальва, разжигавшая отца и сына:

— Милый мой… скорей иди

Да-ах! Прижмись к моей груди!

……………………………………………..

— Не-е жалей моих грудей,

Двоих белых лебедей! [483]

Псевдодекадентские вирши из «Вареньки Олесовой» и фривольные частушки из «Мальвы» Сталин предлагал включить в сборник стихотворений Горького. Сборник ни при жизни Сталина, ни после его смерти так и не вышел. Но гораздо важнее для понимания душевного и интеллектуального мира нашего героя — факт цепкого удержания в его памяти гетерогенных литературных образов.

Читая Салтыкова-Щедрина

Живая любознательность Сталина проявлялась даже в деталях. Он постоянно отслеживал публикации не изданных при жизни автора произведений. В то же примерно время, когда вышла книга незаконченных диалогов Франса, в СССР был опубликован сборник «Неизданный Щедрин». С момента его публикации в 1931 году он стал настольной книгой вождя [484]. В первую очередь он использовал его в качестве источника насмешливых сентенций и сатирических филиппик, направленных в адрес политических оппонентов и своих, советских бюрократов. Оппозиционно настроенные партийные и государственные деятели, в первую очередь троцкисты, обвиняли Сталина и сталинцев в бюрократическом перерождении, заменившем господство власти капитала властью советского чиновника. Карл Радек, еще будучи «троцкистом», первым взял прозу Салтыкова-Щедрина на вооружение. Как и во многих подобных случаях, Сталин сделал встречный демагогический ход: в его речах, звучавших со всех партийных трибун, тема борьбы с бюрократизмом становится одной из основных. Именно тогда во многих довоенных выступлениях словоблудие по поводу зловредности выпестованной им же партийно-советской бюрократии сдабривается цитатами из произведений великого русского сатирика. На Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов, собравшемся в ноябре 1936 года, он смачно цитировал и комментировал текущую политику с помощью произведений Щедрина и Гоголя. Красочно объясняя, как зарубежные журналисты запутались между «правым» и «левым», комментируя проект Конституции 1936 года, он сослался на дворовую «девчонку» Пелагею из гоголевских «Мертвых душ», не отличающую одно от другого. Эпизод дважды прерывался громовым смехом подобострастной аудитории, хотя этот образ Сталин использовал уже раз пять или шесть в других выступлениях [485].

Основной набор щедринских цитат был почерпнут Сталиным из «Сказки о ретивом начальнике, как он сам своими действиями в изумление был приведен». В том же докладе, посвященном Конституции, потешаясь над корреспондентом одной из немецких газет, заявившим, что СССР — это не государство, а некое «географическое пространство», Сталин так перелицевал сатирическую сказку: «В одном из своих сказок-рассказов великий русский писатель Щедрин дает тип бюрократа-самодура, очень ограниченного и тупого, но до крайности самоуверенного и ретивого. После того как этот бюрократ навел во “вверенной” ему области “порядок и тишину”, истребив тысячи жителей и спалив десятки городов, он оглянулся кругом и заметил на горизонте Америку, страну, конечно, малоизвестную, где имеются, оказывается, какие-то свободы, смущающие народ, и где государством управляют иными методами. Бюрократ заметил Америку и возмутился: что это за страна, откуда она взялась, на каком таком основании она существует? (Общий смех, аплодисменты.) Конечно, ее случайно открыли несколько веков тому назад, но разве нельзя ее снова закрыть, чтобы духу ее не было вовсе? (Общий смех.) И, сказав это, положил резолюцию: “Закрыть снова Америку”! (Общий смех.) …Этим господам (из газеты. — Б.И. ) СССР давно уже намозолил глаза… Что это за страна, вопят они, на каком таком основании она существует (общий смех), и если ее открыли в октябре 1917 года, то почему нельзя ее снова закрыть, чтобы духу ее не было вовсе?» [486]