Читать книгу "Описание земли Камчатки - Степан Крашенинников"

Малину морскую употребляют женщины для скорейшего разрешения от бремени.

Нигну, что по-русски репою морскою называется, трут они как самую раковину, так и ее иглы, и тем порошком пользуются от течения семени, однако оным лекарством одна токмо моча выгоняется.

Жир морского волка употребляют они от жестокого запора с великою пользою.

Курильский чай, что пентафиллоидес фрутикозум[415], пьют от рези и от болезни в животе с простуды, не без успеху ж.

Корку тамошнего кедровника привязывают они ко всяким порезам и сказывают, что ею можно выгнаивать из ран и стрелы.

От запора варят кислую юколу и пьют вонючую уху оную. От поноса едят белую глину, которая земляною сметаною называется и по многим местам в Камчатке находится; от того же употребляют шеламайное и завязное коренья.

У кого моча не держится, тем велят мочиться в кольцо, из тоншича плетенное, у которого в средине рыбья икра кладется; но может быть, что при том бывают и наговоры.

У кого от болезни в горле сохнет, то с добрым успехом пьют кипрейное сусло. Сие ж лекарство употребляют родильницы и для способнейшего разрешения.

Толченое листье шеламайника (Ulmaria) прикладывают они к ранам, когда волк укусит или собака, пьют же то листье и вареное и похваляют как от живота, так особливо от цинготной болезни, а листье, вместе со стеблями толченное, употребляют от ожогов.

От головной болезни лечатся мерзлою брусникою; от зубной – декоктом шеламайника, который, сварив с рыбою, во рту держат, а корень ее кладут на зубы.

Сегельч (каменный папоротник) жуют они от одышки; пьют же ныне и вареный от харканья кровью, когда внутренности повреждаются или упадают с высокого места. Беременные пьют для здравия младенца и для плодородия. Некоторые думают, что от него и голос бывает светлее и чище.

Камчатский зверобой (Gentianae spec.) пьют они от цинготной и от всякой внутренней скорби. А пьяную траву (Chamaerrchododendros), у них называемую кетенано, или мискута, – от французской болезни, токмо без пользы.

Морскую капусту (Quercus marina) пьют от поноса; кутахжу – мужчины от цинги и от лома в членах, а женщины – от неплодия. Траву, моченную в рыбьем жире, прикладывают к больным членам теплую, и тем же сгоняют синие пятна от побоев и уразов.

Траву чахбон (Drymopogon) пьют от опухоли и от цинги в ногах. От бессонницы едят плоды травы эфемера. Глаза лечат, припаривая травою зизом, которую кладут женщины и в тайные уды, для тепла и благовония.

Лопатские жители ставят и клистиры, что переняли, без сомнения, от курилов. Декокт из разных трав, иногда с жиром, а иногда и без жира, наливают в тюлений пузырь и обтягивают отверстие его около какой-нибудь дудки, которую ставят по обыкновению, между тем больной лежит на брюхе вниз головою. И сие лекарство почитают они столь высоко, что употребляют во всяких болезнях.

От желтухи имеют они надежное лекарство: берут коренье лесной фиалки, чистят и свежее толкут с теплою водою; сок, который бывает, как молоко, в нерпичий пузырь наливают и в клистирах употребляют по два дня кряду, а на каждый день по три раза; после чего слабит и фиалковый сок по всем членам расходится. Сие лечение не без основания, когда известно действие фиалки.

Крови ни жильной, ни рожечной не пускают и совсем о том не ведают, а пускают оную особливым образом: около больных мест оттягивают кожу щипцами деревянными и прокалывают оную насквозь хрустальными, нарочно для того делающимися, ланцетами и выпускают крови, сколько надобно.

Если у них болит спина, то трут оную корнем цикуты перед огнем, наблюдая при том, чтоб не коснуться поясницы, от чего последует судорога; и сим лекарством так они хвалятся, будто тот же час бывает им польза, однако то невероятно.

От ломоты ставят ядна из березового трута на больных местах. Когда оный трут догорает до тела, то отскакивает с великим стремлением, а тело от того разгнивается и бывает великая язва, к которой иные присыпают трутовый пепел, а иные ничем не лечат. И сие лекарство известно по всей Сибири.

Корень лютика-травы и омег употребляют они к порче своих неприятелей и к умерщвлению. Лютиком намазывают и стрелы как совершенным ядом.

Глава 19. О погребении умерших

Погребение умершим, буде можно назвать погребением бросать собакам на съедение, от всех тамошних народов отменно[416], ибо другие народы или жгут тела умерших, или кладут в землю с нарочитыми обрядами; напротив того, камчадалы трупы мертвых своих, привязав ремень за шею, вытаскивают из юрты и почти на самой юрте бросают их собакам на съедение, объявляя тому две причины: что которого съедят собаки, тот на другом свете ездить будет на добрых собаках; а на юрте и близ юрты бросают они покойных своих для того, чтоб враги, которые, по их мнению, людей умерщвляют, видя мертвых, довольствовались их гибелью, а других бы не вредили.

Но другая причина кажется мне невероятна: ибо они те жилища, в которых умирать кому случалось, всегда оставляли и переселялись в новые юрты, которые строили в знатном от прежних расстоянии, а трупов, которыми бы, по их объявлению, могли от врагов обороняться, не таскают с собою: разве, может быть, сие почитают они за оборону от них на то одно время, пока они новую юрту делают.

С умершим выбрасывают вон все платье их и обувь не с тем намерением, чтоб было им что носить на другом свете, как другие некоторые язычники думают, но от одной опасности: ибо, по их мнению, и тому умереть должно прежде времени, кто наденет их платье.

Особливо живущие на Курильской лопатке в том суеверны: не возьмут в руки никакой вещи, сколь бы она их ни льстила, ежели услышат, что осталась после мертвого. Чего ради казаки, которые важивали к ним похожие товары, как, например, немецкое и русское суконное платье, фанзовые и камчатные рубахи и пр., не иначе купцов от других отбивали, как сказывая, что платье и другие их товары после мертвых остались.

Очищение после похорон бывает следующим образом: наломав какого-нибудь прутья, приносят они в юрту и, наделав колец, по дважды сквозь них пролазят, а потом относят в лес и бросают на запад.

Который мертвого вон тащил, тому должно изловить каких-нибудь двух птичек и одну из них всю сжечь, а другую съесть со всеми жителями вместе. И сие очищение бывает у них того же дня, которого и погребение, а до того ни сами они не выходят из юрты, и никого к себе не допускают.