Читать книгу "Сказки сироты: Города монет и пряностей - Кэтрин М. Валенте"

Кайгал взревел:

– Ты не можешь! Это запрещено! В наших книгах нет ничего, что ты могла бы пожелать! Кашкаш никогда не пожелал бы поражения, проиграть битву и потерять город! Мы высушим твой язык, прежде чем ты произнесёшь хотя бы слово!

– Но если бы я могла, – резко сказала я, вскинув руки, полыхнувшие оранжевым и чёрным в лицо алых саламандр Кайгала, – если бы я могла пожелать разрешенную вещь, то, что сам Кашкаш вытащил бы из своей бороды с такой радостью, что небеса вспыхнули бы в ответ, вы не тронули бы мой язык и позволили моему желанию прозвучать?

– Ты не можешь пожелать спасения для этого города, – сказали они. – Ничто в твоих желаниях не может соприкоснуться с нашей волей.

– И тем не менее?

– Если такое есть в наших книгах, оно разрешено. Это закон Кайгала! Мы счетоводы, а не сенаторы.

Тогда я и впрямь улыбнулась: смогла улыбнуться. Мои зубы полыхнули белым пламенем. Я прижала ладони друг к другу.

– Моё желание – простейшее из возможных, то самое, какое Кашкаш пожелал для человека из маленькой хижины так давно, что деревья, видевшие это, превратились в пыль. Я желаю… – Моя улыбка сделалась шире. – Жену!

Кайгал растерялся: бледные бороды засветились синим и желтым. Кохинур закатила пепельные глаза. Каамиль приподнял изувеченную бровь. В обозных телегах раздался странный звук, скрежет, грохот – что-то безжалостное, как скрип колёс катапульты по земле. Саламандры нервно заплясали, и Кохинур натянула поводья.

Они пришли – я в жизни не видела ничего блистательнее. Солнце осветило их лбы, глаза и плечи, когда они обогнули передние ряды. Все мои жены шли ко мне, живые: мужчины и женщины из камня – изумрудные, рубиновые и бирюзовые, турмалиновые, гематитовые и гранитные, гранатовые, топазовые и яшмовые, алмазные и латунные, серебряные и кварцевые, медные и малахитовые, сердоликовые. Множество красных сердоликовых лиц блистало в утреннем свете! Они подходили по одному и целовали меня в щёку; к моменту, когда подошла пятидесятая, сотая, а они всё продолжали и продолжали идти, я плакала, моё лицо было мокрым от огня. Жёны целовали меня и занимали свои места у стен, как я их просила, – шикарный получился доспех для Симеона, его кровоточащей груди и бедного города.

– Всё очень просто, – сказала я. – Они не пустят вас внутрь. Ведь любовь жены – абсолютная, вечная и непостижимая, как дыхание. Приблизьтесь – и они потушат ваше пламя камнями.

Кохинур смотрела на меня с до странности детским выражением лица – обиженным и непонимающим.

– Она была моей матерью! Я лишь хотела коснуться её, – прошептала она. – Ты бы не смогла понять. Я искала тебя в своих подвалах, твою семью, траву, ветер, воду или камень. Тебя там нет! Ты никто и ничто, залетела в Каш, словно обрывок мусора, и лишь случай сделал тебя Королевой. Ты дым, больше ничего!

– Как и все мы, сестра.

Мои жёны крепче взяли меня за руки.

Я хотела бы сказать, что джинны растаяли ещё до заката, что армию королей и королев отправили по домам с красивыми занавесками и позволили надеть шипастые короны. Но прошли недели, прежде чем они убедились, что мои жёны не двинутся с места и что Кайгалу не удастся найти прецедент для отзыва желания. Они расходились медленно, сыпля ругательствами. В день, когда поля Аджанаба опустели и высохли, Симеон полностью открыл руки и впустил моих драгоценных жён. Поначалу они были несмелыми, будто малыши, тянулись к участникам Карнавала, трогали их и спрашивали имена. Я их отпустила, позволила бродить по городу. На самом деле они мне не принадлежали. Сперва они жались ко мне, как детёныши к лисе, но вскоре выбрали себе имена и станцевали, спотыкаясь, свои первые танцы, и заинтересовались милыми фавнами и хористами, с которыми им довелось повстречаться.

Обнаружив двор Орфеи, они расстроились и переполошились, точно гусиная стая: трогали пальцами глаза статуй; трясли их за каменные плечи, пытались разбудить; звали людей из песчаника, умоляли ответить или хотя бы вздохнуть. Они плакали и дрожали, видя своё подобие, отражение в зеркале; они не понимали… Я попыталась их успокоить, но сотню каменных существ, думающих, что они стоят на поле боя, успокоить нелегко.

На моих коленях безутешно плакала женщина из лазурита, юноша из обсидиана лежал у моих ног без чувств, а из-за бюста мальчика с пчелиными крыльями донёсся тихий голос.

– Пожалуйста, – прожужжал он, – послушайте меня.

Каменные жёны вскинули головы, их глаза блестели от слюдяных слёз. Перед ними, опустив голову набок, стояла Час. Её механическое сердце тикало, а железные кулаки были сжаты, как у девочки, которая забыла выучить урок.

– Они не такие, как мы, – сказала она. – Если вы послушаете меня, я помогу вам стать взрослыми, расскажу всё, что вы должны знать о жизни.

Они собрались вокруг неё тесной толпой: их многоцветные глаза смотрели с надеждой и любопытством. Они вежливо сложили руки и стали ждать. Высокая блестящая женщина стояла не шевелясь.

– Давным-давно, – начала Час, – жила-была дева в башне…

Сказка о Пустоши

(продолжение)

– Я жила в Аджанабе как гусыня в стае. Не успел закончиться год, как явился Кайгал. Они не привели с собой армию и не принесли свои книги, но привезли клетку. Не потому, что мне понадобились мои жёны – с этим они ничего не могли поделать, – но потому, что я бросила свой алькасар и оставила Каш без одной из его королев. – Джинния издала горький смешок бывалого ветерана. – Пренебрежение долгом. Они окутали меня дымом, белым и клубящимся, и, когда он рассеялся, я оказалась в клетке. Она не из железа, а сделана из костей джиннов; расплавить её не проще, чем дышать на морском дне.

И я не могу просочиться между прутьями. Меня держат здесь, в пустоши. До вас лишь один гость пришел в мою тюрьму из кости, песка и шалфея.

Леопард и его хозяйка ждали, терпеливые будто камни.

– Она пришла, когда я провела здесь целое лето, и моё сердце сделалось сухим, как кедровая кора. Кохинур явилась без своей саламандры, напоминала колонну дыма и пепла посреди пустыни. Она подошла к моей клетке, но не слишком близко.

«Мне жаль, что они так решили, – сказала она. – Но осталось недолго. Теперь ты старая, тебе скоро конец. Как и мне… Ведь пепел старше огня».

Мы разыграли сцену, которую должны были разыграть две злые, резкие старухи: насмехались друг над другом, издевались, угрожали. На самом деле это уже неважно. Когда слова иссякли, Кохинур долго стояла молча и смотрела.

«Зачем ты пришла?» – спросила я.

«Она была моей, – ответила Кохинур со вздохом, будто сама уже не верила в это. – Кто теперь заполнит меня пламенем?»

Я поняла, хотя и недолго пробыла королевой. Сёстры, даже столь непохожие, как мы, всегда понимают некоторые простые вещи. Самые простые из возможных. Я протянула сквозь прутья клетки длинную руку, и она подошла к моим пальцам. Я вошла в её дым, глотку, глаза, и пламя моих ладоней, запястий, кончиков моих пальцев перешло в неё, осветило тьму её костей и превратило в мерцающее золото. Красные огни распустились, точно погребальные цветы, внизу её живота, потекли из пупка. Корни её волос раскалились добела, и посреди пустыни Королева Пепла загорелась.