Читать книгу "Небесный Стокгольм - Олег Нестеров"

Зденек Млынарж. Мороз ударил из Кремля. М.: Республика, 1992. С. 255.

Арестованное правительство переправлять в Москву, делать вид, что его никто не арестовывал.

Эти драматические «переговоры» подробно описывает Зденек Млынарж, я лишь позволю себе процитировать неожиданный эпизод, который произошел в финальной их части:

«Это была вдохновенная, эмоциональная защита „процесса возрождения“ в Чехословакии, которая все больше переходила в полемику, в обвинения в адрес интервентов. Выступление Дубчека было импровизацией, он говорил, что думал, и это – и по содержанию, и по форме – произвело впечатление. Дубчеку тут же стал отвечать Брежнев. На этот раз и он импровизировал. Кажется, то было единственное по-настоящему интересное выступление с советской стороны за все время переговоров. Брежнев тоже говорил то, что на самом деле думал…

…Логика Брежнева была проста: мы в Кремле поняли, что на вас полагаться нельзя. Во внутренней политике вы делаете, что вам заблагорассудится, не обращая внимания на то, нравится нам это или нет. По-хорошему вы не понимаете. При этом ваша страна находится в пределах тех территорий, по которым во время Второй мировой войны прошел советский солдат. Мы оплатили их огромными жертвами и уходить не собираемся. Границы этих территорий – это и наши границы. А вы нас не слушаетесь. Это вызывает у нас серьезные опасения. Именем погибших во Второй мировой войне, отдавших свои жизни и за вашу свободу, мы имеем полное право направить в вашу страну войска, чтобы чувствовать себя в безопасности в наших общих границах. Неважно, угрожает ли нам кто-либо. Здесь дело принципа, а не внешних обстоятельств. И так будет „на вечные времена“.

Брежнев как бы даже был удивлен: ведь это же так просто, как вы не понимаете? За всю свою пространную речь он не проронил ни слова о суверенитете, национальной или государственной независимости, но зато он ни разу и не снизошел до дежурных фраз насчет „общих интересов социалистических стран“. В его монологе содержалась одна простая мысль: наши солдаты дошли до Эльбы и советская граница сейчас пролегает там.

„Итоги второй мировой войны, – продолжал Брежнев, – для нас незыблемы, и мы будем стоять на их страже, даже если нам будет угрожать новый конфликт“. Он совершенно недвусмысленно заявил, что военное вторжение в Чехословакию было бы предпринято ценой любого риска. Но затем добавил: „Впрочем, в настоящее время опасности такого конфликта нет. Я спрашивал президента Джонсона, признает ли и сегодня американское правительство в полном объеме соглашения, подписанные в Ялте и Потсдаме. И 18 августа я получил ответ: в отношении Чехословакии… целиком и полностью… Так что, вы думаете, кто-то что-то предпримет в вашу защиту? Ничего не будут делать. Война из-за вас не начнется“.

И это тоже было просто и ясно. Нам, коммунистам-реформаторам, Брежнев преподал воистину ценный урок: мы, глупцы, рассуждаем о какой-то модели социализма, пригодной для Европы, в том числе для Западной, а он, реалист, знает, что уже пятьдесят лет это никого не волнует. Но почему? Да потому, что граница социализма, то есть граница СССР, пока еще проходит по Эльбе. И американский президент с этим согласен, так что, вероятно, ничего не изменится еще лет пятьдесят».

Зденек Млынарж. Мороз ударил из Кремля. М.: Республика, 1992. С. 257, 260.

При подписании в зал впустили группу фотографов.

Опять сошлюсь на него: «К полуночи все было готово, наступил момент подписания. Неожиданно распахнулись массивные двери, и в зал буквально ворвались с десяток фотографов и кинооператоров. Тотчас же, как по команде, все члены советского политбюро встали и подались вперед через стол с распростертыми для объятий руками к своим сидевшим напротив чехословацким партнерам. Это была абсурдная сцена, освещенная вспышками фотоаппаратов: десятки рук, протянувшиеся к нам частоколом так, что на мгновение мне показалось, будто фантастическое человекоядное растение хочет схватить нас своими липкими щупальцами. Вместо того чтобы подняться и сделать встречное движение, я оттолкнулся от ножки стола, и мое кресло, скользя по натертому паркету, отъехало метра на три прямо к стене».

Там же, стр. 263.

Глава 51

В зал было не войти.

История Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж (1967), режиссер А. Кончаловский.

«В маленьком душном зале журнала „Искусство кино“ набилось столько народа, что для Шкловского пришлось принести откуда-то стул. Просмотры запрещенных картин в России имели религиозный оттенок священнодействия, события, полного глубокого смысла. Зная, что картина запрещена, зрители уже были готовы ее любить и ею восхищаться. В сцене похорон деда в зале послышались всхлипы. Шкловскому стало плохо с сердцем. Старика отпаивали валидолом».

А. Кончаловский. Возвышающий обман. М.: Совершенно секретно, 1999.

В прошлом марте, когда закончил картину, повез ее туда, в Кстово.

Почти весь Белкин рассказ основан на воспоминаниях Андрей Кончаловского.

См.: там же.

Игорь Сергеевич боец, не лыком шит, позвонил твоему шефу по «вертушке».

Дальнейший диалог, практически слово в слово, я взял из интервью с Игорем Сергеевичем Черноуцаном, проработавшим более двадцати лет на ответственных должностях в ЦК КПСС.

В. Фомин. Кино и власть. М.: Материк, 1996. С. 160.

К Андрону подошел Ермаш, из ЦК.

«На сдаче картины в Главке подошел Ермаш в мятом сером цековском пиджаке, он тогда заведовал сектором кино в ЦК КПСС. Обнял, поздравил, говорил, насколько это добрее, светлее, чем „Первый учитель“. Казалось, счастье не за горами. Через три недели грянул гром: картину запретили. Да еще с каким треском!»

А. Кончаловский. Возвышающий обман. М.: Совершенно секретно, 1999.

Мы должны построить мост.

Эти важные слова, на мой взгляд предельно точно выражающие миссию шестидесятников, я нашел в воспоминаниях Отара Иоселиани об Элеме Климове.

«И мы так сформулировали: построить мост между тем, что было до этого советского безобразия, и теми, кто потом придет. Мы считали, что можно делать цензурные уступки, главное – протянуть мост. „Мост! Мост!“ – возбужденно повторял он. Цепь времен, преемственность цивилизаций, водопровод, построенный еще в Риме и переживший варваров».

О. Иоселиани. Предписанная трагедия. «Искусство кино», № 4, 2008.

Это как раз тот тип.

«По меркам партийной иерархии секретарь обкома – невелика птица: и с функционерами покрупнее Москва могла вполне не посчитаться. Почему мнение Катушева оказалось вдруг таким важным? Объяснение пришло много лет спустя.

В Чехословакии начиналась «Пражская весна». Предшествовавшие попытки образумить чехов, захотевших „социализма с человеческим лицом“, результата не дали. Лидером «Пражской весны», происходивших в Чехословакии революционных преобразований был Александр Дубчек. А Катушев был другом Дубчека, они вместе учились в ВПШ (Высшей партийной школе), у них были общие пьянки-гулянки, посиделки, девочки. Катушева было решено послать к Дубчеку на переговоры: казалось, он один может его по-дружески образумить. Но ранг секретаря обкома не тянул на уровень переговоров с партийным лидером государства, поэтому Катушева срочно сделали секретарем ЦК. Он приобрел могучий государственный вес.