Читать книгу "Стеклянный Джек - Адам Робертс"

Собирать железо

Властители жаждут

С целью неблагою.

Сотворен мечом я,

В белом закален огне,

Охлажден пустотой.

Собирать железо

Послан я со дна

Колодца гравитации.

Угольною рыбой

Оно на дно осядет

Колодца гравитации.

Из него сотворят

Не товары, не приборы,

Но сам Закон.

Поэма Луны (Лукиан, 1969)

Трое мужчин на вершине башни —

Белой и в милю высотой:

Речи странны, и отсчет разлажен;

Небо им стало безумной мечтой.

Фундамент башни треснул мгновенно

Кровавым огнем и ревом «жги!».

Они падали вверх, в объятья Селены,

Земли тяготению вопреки.

Титанов любовь всегда живет во мне,

Когда я вижу Звезду Земли в окне;

Неуемная пчелка бросить улей должна,

Коль хочет счастья она.

Двое мужчин добрались до цели

За шесть ночей без единого дня:

Мерзлая плоскость, черные щели,

Безвоздушная западня.

Пыль растолок невидимый пестик,

Сутки длиною как две недели,

В броне и шлемах ютились вместе

В кораблике утлом в форме скудели.

Титанов любовь всегда живет во мне,

Когда я вижу Звезду Земли в окне;

Нечестивая пчелка бросить улей должна,

Коль хочет счастья она.

Остались следы на песчаной глади.

О лунная ночь, в черноту одета!

Ты равнодушна к теплу и хладу,

Ты нечувствительна к тьме и свету.

Измерили горы до самых пиков,

Пепельный грунт для сева вспахали,

Смотрела Земля, помрачившись ликом,

Как дети серебряный плод вкушали.

Титанов любовь всегда живет во мне,

Когда я вижу Звезду Земли в окне;

Бессердечная пчелка бросить улей должна,

Коль хочет счастья она.

Один же из них отправился прямо

За море, за холм и за все рубежи,

Туда, где небо – тюремная яма,

Где мрак никогда не будет обжит;

Взглянул на безбрежную гладь пустыни,

Куда не ступал человека сапог,—

Одни лишь кратеры в лунной стыни,

Один бездыханный лунный песок.

Титанов любовь всегда живет во мне,

Когда я вижу Звезду Земли в окне;

Но пчелка без улья будет страдать и умрет,

Как бы ни был высок полет.

Он был одинок. Он смотрел кругом

На пустошь, бесцветную, словно ил,

И думал: «А стань весь песок стеклом,

Громадную линзу я б заполучил!

Какой бы открылся мне дивный вид

На мир и на весь человечий род!

Ах, я б увеличил атом любви,

Открыл бы духовный кислород!»

Титанов любовь всегда живет во мне,

Когда я вижу Звезду Земли в окне;

Но пчелка без улья будет страдать и умрет,

Как бы ни был высок полет.

Тот, кто безоблачный взгляд обрел,

Знает: видна сквозь вакуум суть.

Тот, кто дальше других забрел,

Прочь от родных устремив свой путь,

В линзе, белеющей, словно иней,

Видит Луны перевернутой пасть.

Радость – парабола: на вершине

Жаждет вернуться, то есть упасть.

Титанов любовь всегда живет во мне,

Когда я вижу Звезду Земли в окне;

Но пчелка без улья будет страдать и умрет,

Как бы ни был высок полет.

Кодекс Улановых

Есть люди, которым неизбывный Кодекс Улановых не по нутру.

Они говорят, мол, наши вожди нас тиранят и нам же врут,

Но я скажу: бедняка с богачом вместе свести – благородный труд,

Поскольку богач нуждается в лучшей защите!

Нас триллионы, мы здесь повсюду от Юпитера до Венеры;

Трений не избежать, потому нужно принять заранее меры;

Само собой, одни из нас в жизни не перейдут барьеры,

Ну а кто перейдет – вы не взыщите!

Я рос в пузыре в четыре тысячи метров в ширину

В компании всевозможной флоры в вечную квазивесну,

Я вырос с фермерской гордостью, суровой, как в старину

(Потом эта гордость смылась моей кровью).

С хрупкими костями, но длинноног и длиннорук,

Я знал все о садах до того, как издал осмысленный звук.

Светило бы солнце да стена не протекла бы вдруг,

И я бы трудился тяжко, но с любовью.

Наши безногие коровы умели парить и жевать траву,

Все было предельно четко и ясно – кто я и зачем я живу.

«Жить», «любить», «трудиться» одним глаголом я назову,

Он превращает в народ бестолковую свору.

Потом пришли Чужаки. Они хотели наш лед загрести,

Пили наши сливки и виски, ели фрукты до сытости.

Надравшись, отправили всех коров «попастись на Млечном Пути»

И стали насиловать и убивать нас без разбора.

Вскоре они пресытились, притомились и стали скучать —

Нажрались, напились, натрахались, но главное ведь начать,

И вот они режут наших детей, а дети уже не могут кричать,

И кровь возбуждает лучше любого вина.

Они кайфуют от бойни, глаза горят греховным огнем,

Капли крови в невесомости на лице оседают моем;

А Чужаки пытают нас: боль – и спорт, и награда в нем;

И чашу агонии пьет мой народ до дна.

Они ушли внезапно – и столь же неистово, как пришли;

Нас было пять тысяч, мы свой мир от чужих не уберегли;

Из сотен выживших каждого либо резали, либо жгли,

И, кроме меня, никто из семьи не спасся.

Одни говорили, нужно бежать, другие – что нужно возделать сад:

Да превратится в святой компост всякий мертвец, сестра или брат,—

Один я твердил: предайте Закону тех, кто в убийстве виноват,

Один я ушел в итоге на космотрассу.

Помимо прочих злодейств Чужаки разрушили порт и док,

Лишь полтора года спустя торговец залетел в наш мирок;

Я ждал, я пел общинные песни, я исправлял что только мог —

Но сердцем уже летел в далекие сферы.