Читать книгу "Время барса - Петр Катериничев"

— Пресвятая Владычице Богородица… Отведи уныние, забвение, неразумие… и вся скверныя и лукавыя помышления от окаянного моего сердца и от помраченного ума… и погаси пламень страстей моих, яко нищ есмь и окаянен… и избави меня от многих лютых воспоминаний и от действ злых освободи… — Голос Влада становился тише и глуше, пока не сделался легким и почти неслышным, как дыхание.

— Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешного… — это было последнее, что услышала девушка.

Маэстро замолчал, Аля почувствовала, как расслабилось его тело, и в душе ощутила почему-то невероятное облегчение. Она чуть отстранилась, постаралась улыбнуться:

— Ну, вот видишь, Влад, приступ прошел, и теперь…

Маэстро глядел тускнеющими зрачками в дальнюю даль Млечного Пути; лицо его было умиротворенным и уже нездешним.

Все, что произошло дальше, Аля ощущала как во сне. И то, как найденной в машине саперной лопаткой рыла неглубокую яму, и то, как обкладывала уже засыпанную могилу камнями, собранными вокруг, и то, как бесчувственно и молчаливо сидела, усталая и опустошенная. Не было ни мыслей, ни слез, ничего.

Вспоминала и то, как ехала до окраины поселка на этом громадном чужом автомобиле, как толкалась по рынку, невидяще вглядываясь в людей и товары, как села в какой-то автобус, который ехал и ехал весь день, а сердобольная соседка пыталась накормить ее хлебом и самодельной колбасой. Она даже не помнила — ела или отказывалась… Спала она в автобусе или нет, и куда она ехала, и о чем были сны, и были ли они вообще… Ничего этого Аля потом вспомнить не сумела.

Очнулась от спасительного морока она лишь ранним утром и поняла, что ехала всю ночь и что это Княжинск, и, сойдя с автобуса, почувствовала спиной свежую прохладу, а под ногами еще мокрый, чисто вымытый асфальт, и дневная сутолока еще не захватила миллионный город, но транспорт уже пошел, и вскоре Аля была уже перед своей дверью и открыла ее взятым у соседки ключом, — та еще посетовала на худобу девушки… И, постояв десять минут под горячими струями душа, упала в свою постель, свернулась калачиком и, засыпая, чувствовала, как слезы горячо греют шеку, и, когда теплые грезы, похожие на желтое, наполненное золотистыми колосьями поле, уже уводили ее в сон. она вспомнила…

«Будь мудрой, девочка… Живи».

Часть двенадцатаяОБРЕТЕНИЕ ВРЕМЕНИ

Глава 68

Порой все, что у нас остается, это наши сны. Сон, повторяющийся из ночи в ночь, душный, монотонный, наваливался на Алю каждую ночь тяжкой ватной стеной.

Она металась в этой смертной духоте, пока лоб и щеки не обдавал пронизывающий до костей ветер. Ей казалось, будто она карабкается по почти отвесной ледяной стене, и острые иглы льда впиваются в ладони, и дыхания не хватает, а небо, бывшее несколько минут назад ослепительно синим, заволакивает сначала белесая, потом сероватая, а потом и грязно-лилового цвета дымка: дымка ползла, закрывая уже собою полнеба, превращаясь в наполненную грозными грозовыми разрядами тучу, и из нее неслись снежные, с ледяными шариками градин, вихрящиеся смерчи… А руки девушки уже немели, замерзшие пальцы становились почему-то красными и хрупкими, как кораллы, и казались такими же ломкими… И страх падения становился реальным, как тот самый снежный вихрь, и девушка ждала падения и того, как жестокий удар исковеркает ее тело, превратит в мятую бесформенную груду, сделает похожей на старую тряпичную куклу с разбитым фарфоровым личиком.

А потом снился какой-то заброшенный барский дом с прогнившими, когда-то крашенными рыжей краской половицами, с облупившимися изразцовыми печами, с запущенным, одичалым двором, заросшим крапивой и бузиной по самые окна, с оборванными обоями, с истлевшим тюлем на рассохшемся фортепиано… Когда девушка коснулась клавиш, басовая струна загудела сипло, и надтреснутый звук длился и длился и плыл по комнатам этого выстуженного сырого дома, казалось и жилищем никогда не бывавшего… А вокруг уже стелился горький дым, впитавший в себя запахи прели, плесени и скверно горящих старых газет, и девушка знала: это в соседней комнате два завшивленных бомжа с гнилыми сколами зубов под красными воспаленными губами жгут костер, но вовсе не для того, чтобы согреться… Лица бродяг были скрыты неопрятными черными бородами, как у русских мужиков, какими их показывают в голливудских фильмах, и наружность бродяг походила на цыганскую, а потому казалась ненастоящей, гротескной, диковинной и дикой.

Костер они жгли прямо на полу; огонь занимался скверно, желто-сизое пламя жгутом вихрилось по плотным и сырым ворохам тех самых старых газет, заплесневелых книг, выцветших биографий никому уже теперь не ведомых вождей…

Снимки на желто-черной, изъеденной плесенью до черноты газетной бумаге тлели медленно, сопротивляясь язычкам пламени, дымили, искажая лица, превращая изображенных на них людей в обитателей преисподней… Железные наркомы и пламенные комиссары сгорали, не оставляя по себе ничего, кроме пепла. И Але становилось жутковато и горько до полной безнадеги: людская жизнь представилась вдруг колесом, катящимся по унылому проселку без цели, без смысла, без любви. Ей казалось, что и новый век, и новое тысячелетие могут принести лишь новые страдания: человечество становится дряхлее, но это совсем не то же, что мудрость.

Девушка хотела бежать из этого выстуженного, холодного дома — и не могла найти выхода, и ей становилось страшно, что теперь придется жить здесь всегда, до самой смерти… Там, за лесом, возведут бараки, где будут обитать строители узкоколейки — длинной, идущей через всю обитаемую сушу и упирающейся двумя полосками стали в студеный океан… А внизу, под многокилометровой толщей земли, в узких штольнях шахт чумазые и худые люди, похожие на чумные призраки, будут гнать и гнать составы вагонеток с урановой рудой туда, за колючую проволоку, где из нее изготовят плутоний и начинят им ядерные ракеты… Плутон — так называли римляне владыку царства мертвых. Plutos — так именовали они богатство. Или они правы? И мирское богатство может быть лишь не праведным и взрастать только на крови и смерти?.. И люди незаурядные в конечном счете ничего не стоят, они лишь питают своим умом и талантом смерть, и земные монархи нужны коварному царю подземелья лишь затем, чтобы бросать в топку новые и новые жизни… А потому и их посмертное существование — лишь гнилой газетный глянец, превращающийся в прах под желтыми языками пламени преисподней.

Кто из земных властителей владетельной «принца тьмы»?.. Ему платят дань все: пастухи и землепашцы, нищие и короли, храбрецы и подонки, мудрецы и невежды, пророки и прелюбодеи… А молчаливый Харон перевозит и перевозит смертных на ту сторону Леты, принимая в оплату мелочь, все, называвшееся некогда жизнью: разменную монету, истертую, с прозеленью, медь, на которой уже не разобрать ни царственных профилей земных владык, ни цены, ни достоинства. Воды забвения покрывают все. Девушке даже чудилось, что она видит эту реку: вода в ней была черной, густой, маслянисто-вязкой, как нефть или ртуть.

Аля в панике пыталась бежать от страшной реки и снова оказывалась в ничейном заброшенном особняке, где, кроме запаха тлена и плесени, кроме пронизывающей сырости и липкого, затхлого, пропитавшего все и вся страха, не было ничего.