Читать книгу "Советская литература: мифы и соблазны - Дмитрий Быков"

Нас хоронила артиллерия.Сначала нас она убила.Но, не гнушаясь лицемерия,Теперь клялась, что нас любила.

Она выламывалась жерлами,Но мы не верили ей дружноВсеми обрубленными нервамиВ натруженных руках медслужбы.

Мы доверяли только морфию,По самой крайней мере – брому.А те из нас, что были мертвыми, —Земле, и никому другому.

Тут все еще ползут, минируютИ принимают контрудары.А там – уже иллюминируют,Набрасывают мемуары…

И там, вдали от зоны гибельной,Циклюют и вощат паркеты.Большой театр квадригой вздыбленнойСледит салютную ракету.

И там, по мановенью Файеров,Взлетают стаи Лепешинских,И фары плавят плечи фраеровИ шубки женские в пушинках.

Бойцы лежат. Им льет регалииМонетный двор порой ночною.Но пулеметы обрыгали ихБлевотиною разрывною!

Но тех, кто получил полсажени,Кого отпели суховеи,Не надо путать с персонажамиРемарка и Хемингуэя.

Один из них, случайно выживший,В Москву осеннюю приехал.Он по бульвару брел как выпившийИ средь живых прошел как эхо.

Кому-то он мешал в троллейбусеИскусственной ногой своею.Сквозь эти мелкие нелепостиОн приближался к Мавзолею.

Он вспомнил холмики размытые,Куски фанеры по дорогам,Глаза солдат, навек открытые,Спокойным светятся упреком.

На них пилоты с неба рушатся,Костями в тучах застревают…Но не оскудевает мужество,Как небо не устаревает.

И знал солдат, равны для РодиныТе, что заглотаны войною,И те, что тут лежат, схороненыВ самой стене и под стеною.

«Нас хоронила артиллерия» – невероятная по дерзости попытка впервые соположить, впервые поставить рядом тех, кто погиб на фронтах, и тех, кто похоронен в Кремлевской стене. Для Левина эти люди равны. Вожди для него не выше тех, кто проглочен войной. Для него те, кто погиб на войне, стали наравне со строителями государства.

Современника Левина Павла Шубина, поэта совершенно исключительного, знают и того меньше. Он, в общем-то, и прожил мало. Он родился в 1914 году, печататься начал с 1930-го, шестнадцатилетним, а умер в 1950-м от сердечного приступа, а совершенно не от боевой раны, от последствия чего-то. Очень мало о нем известно и очень мало от него сохранилось, кроме трех его прижизненных книг. Самое известное его стихотворение – «Полмига» 1943 года:

Нет,Не до седин,Не до славыЯ век свой хотел бы продлить,Мне б только до той вон канавыПолмига, полшага прожить;

Прижаться к землеИ в лазуриИюльского ясного дняУвидеть оскал амбразурыИ острые вспышки огня.

Мне б толькоВот эту гранату,Злорадно поставив на взвод…Всадить ее,Врезать, как надо,в четырежды проклятый дзот,

Чтоб стало в нем пусто и тихо,Чтоб пылью осел он в траву!…Прожить бы мне эти полмига,А там я сто лет проживу!

Как нигде больше во фронтовой лирике, с невероятной остротой и мощью Шубиным передано это сочетание абсолютного ужаса перед тем, что предстоит сделать, и детской веры в то, что после этого все будет хорошо, – после этого «я сто лет проживу!». Но самое риторически эффектное стихотворение Шубина – «Волховская застольная», из которой помнят две строчки «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, / Выпьем и снова нальем!». Стихотворение тоже 1943 года, до окончания войны, до победы еще далеко, только что блокаду Ленинграда прорвали:

Редко, друзья, нам встречаться приходится,Но уж когда довелось,Вспомним, что было, и выпьем, как водится,Как на Руси повелось.

Выпьем за тех, кто неделями долгимиМерзнул в сырых блиндажах,Бился на Ладоге, бился на Волхове.Не отступал ни на шаг.

Выпьем за тех, кто командовал ротами,Кто умирал на снегу,Кто в Ленинград прорывался болотами,Горло ломая врагу.

Будут навеки в преданьях прославленыПод пулеметной пургойНаши штыки на высотах Синявина,Наши полки подо Мгой.

Пусть вместе с нами семья ленинградскаяРядом сидит у стола.Вспомним, как русская сила солдатскаяНемца за Тихвин гнала!

Встанем и чокнемся кружками стоя мы,Братство друзей боевых!Выпьем за мужество павших героямиИ за немногих живых!

Потом, для официального варианта, текст был переработан, но оригинал звучал так. И что важно: риторика этого стихотворения, в общем довольно праздничная, отрицается скорбным четырехстопным дактилем, редким довольно размером в русской поэзии.

Совершенно удивительна любовная лирика Шубина, очень горькая, очень мрачная. В стихах Шубина, которые образовали его любовный цикл «Черное пламя» (1944–1945), опубликованный в первой послевоенной книжке, и любовь-то, в общем, не пережила войну, не выдержала:

Из ящиков и бочек,Изверженных со дна,Мой тихий гроб сколоченНа камне Кильдина.

В нем можно распрямитьсяВ полроста как-нибудь,Заснуть или напитьсяИ ноги протянуть.

Не пьется и не спится —Шепчись с окном пустым,Здесь трудно стать убийцей,Но можно стать святым.

Вода долбит, как дятел,По камню-голышу,Пока еще не спятил —Сижу, стихи пишу.

А скалы мылит ветерПургою добела…Как странно, что на светеКогда-то ты была.

И детство, и салазки,И предрассветный бор.Нет, я печальней сказкиНе слышал до сих пор!

И мертвый пепел снега,И молчаливый бредКамней и туч – от века,Иного мира – нет!

Не памятью-подачкой,А бурями дыша,Жива медвежьей спячкойКосматая душа.

Но и во сне тревожаСлучившимся в былом,Летит та бровь, что схожаС распахнутым крылом…

О, как горька калинаТвоих лукавых губ!…И вновь рассвет – как льдина,Как море – пуст и скуп.

Справляют чайки свадьбы,С утра стоит галдеж…Собаку приласкать бы,Да где ее найдешь!..

Невозможно поверить, что где-то есть другой мир, поэтому и любовь предстает чем-то не то чтобы невозможным, а чем-то, что далеко в прошлом. Это тоже лирика самурайская: для самурая нет любви, для самурая любовь в прошлом, кодекс самурая ее отменил.