Читать книгу "Фурцева - Леонид Млечин"

Филиал Малого — 50».

Постоянной головной болью становились праздничные концерты для высокого начальства. Балерина Большого театра народная артистка СССР Марина Викторовна Кондратьева рассказывала в «Известиях» о кремлевских концертах:

«Воспоминания ужасные. Особенно новогодние. Нас приводили в Кремль 31 декабря, часов в десять вечера. Там была маленькая комнатка, из нее выход на лестничную площадку, а далее лестница, из которой мы попадали в зал. Даже разогреться было негде.

Выступали под звон бокалов и стук вилок о тарелки. Но самым тяжелым было ожидание выхода. Иногда уже двенадцать било, а мы в костюмчиках сидим и ждем, когда нас позовут танцевать. Зато помню, как поразил банкет в честь 8 Марта в Кремлевском дворце. Он проходил под патронатом Фурцевой. Мы оттанцевали, и нас пригласили за стол отобедать вместе с руководством. Такое на моем „кремлевском“ веку случилось впервые…

Фурцева была чудесным человеком. Вникала во все перипетии нашей жизни. Никогда не забуду один случай. Галина Сергеевна Уланова поссорилась с главным балетмейстером Большого театра Лавровским. Ее муж, главный художник Большого театра, прилюдно Лавровскому заявил: „В старые времена я бы вас вызвал на дуэль“. Фурцева пришла их мирить. „Я не уйду, — говорит, — пока не помиритесь…“ Ее любовь к артистам чувствовалась даже в мелочах. Например, у всех солистов были кремлевские пропуска — подъезжали прямо к подъезду Кремлевского дворца. А сейчас не то, что въехать, зайти на территорию — целая проблема».

Решая, кто выступит перед высоким начальством, Фурцевой приходилось учитывать множество факторов, в первую очередь вкусы членов политбюро, иногда взаимоисключающие.

Аркадий Райкин и Роман Карцев должны были участвовать в правительственном концерте. Собирались показать невероятно смешную миниатюру «Авас», герой которой — выходец с Кавказа. Над ней хохотала вся страна. Вдруг Райкину позвонила министр культуры:

— Аркадий Исаакович, «Аваса» играть нельзя — в зале Мжаванадзе.

Василий Павлович Мжаванадзе был первым секретарем ЦК компартии Грузии. Боялись обидеть его кавказским акцентом. Пришлось срочно менять репертуар. Аркадий Райкин прочитал басню. И вот за эту басню его два года не пускали в Москву. Кому-то она не понравилась…

— Вот сколько раз мы с Витей Ильченко, — рассказывал Карцев, — выступали на правительственных концертах, играли «Ликеро-водочный завод», «Авас», «Как это, как это…», «Наш человек на складе», — и все это в гробовой тишине. А там сидели полторы тысячи человек. Друзья мои так и говорили: «Чего это вы для правительственного концерта такую несмешную миниатюру выбрали?» А ведь на концертах для обычных людей всегда все смеялись. Я не могу этого объяснить. В правительстве есть нормальные люди, но, видимо, это среда такая… Райкин всю жизнь на всех правительственных концертах читал один и тот же монолог — и всегда в гробовой тишине.

Для тех, кто стоит у власти, искусство само по себе ничего не значит. Их интересует только одно: как искусство можно использовать. Это создавало определенные стандарты. Например: искусство должно быть оптимистичным.

Народный артист СССР композитор Мурад Кажлаев, председатель правления Союза композиторов Дагестана, написал музыку к первому дагестанскому балету «Горянка» по мотивам поэмы Расула Гамзатова. Кажлаев в интервью радио «Культура» рассказывал, как их с Гамзатовым вызвала Фурцева:

— Что вы там натворили? Почему убиваете героиню?

— Екатерина Алексеевна, — пытался объяснить Расул Гамзатов, — она по сюжету пострадала от рук своего коварного жениха — весь смысл в этом.

— Нет, надо сохранить ей жизнь, — настаивала Фурцева. Композитор и поэт вышли из кабинета министра культуры.

В коридоре Гамзатов твердо сказал:

— Знаешь, что, Мурад, будем держаться до конца! Тем не менее балет подвергся переработке.

— Конечно, — объяснял Кажлаев, — радость была бы сохранить ей жизнь, но тогда потерялся бы смысл этой черной линии, черного этого как бы адата, который веял над Дагестаном. Асият погибала и в новой редакции, но обстановка немного поменялась: больше была показана молодежь.

Седьмого октября 1965 года Фурцеву пригласили на семинар творческих работников. Открыл встречу секретарь горкома комсомола Альберт Михайлович Роганов. Присутствовали секретарь Московского горкома партии Алла Шапошникова и начальник Управления культуры исполкома Моссовета Борис Евгеньевич Родионов. Беседа с молодежью оказалась программным выступлением министра культуры, вот почему хотелось бы процитировать ее слова.

— Когда сковывается инициатива, проявляется чрезмерное администрирование, — говорила Фурцева, — человек не может создавать произведения искусства, если он морально не спокоен. Надо больше доверять. Но, естественно, искусством надо руководить, надо поддерживать все хорошее, гражданственность, партийность, но тонко, гибко, умело, не позволяя субъективных выводов, которые часто бывают. Что значит давать больше свободы? Надо позволять отбирать пьесы нашим театральным деятелям и тем органам, которые руководят. Могут быть споры. С чем-то руководящие органы и театральные деятели могут быть не согласны. Но никогда не нужно в этом случае запрещать. Потому что запрет — это форма довольно простая, для этого не нужно способностей, а для того, чтобы доказать, убедить режиссера, нужны способности и знания…

Министр культуры уже выработала для себя практическую позицию — как управлять творческими людьми, не ущемляя их самолюбия.

— Свобода свободой, право ставить у режиссера есть, — продолжала Фурцева. — Но надо иметь в виду, что не каждый режиссер способен хорошую пьесу поднять, а часто бывает наоборот: хороший настоящий художник из менее значительной пьесы делает большое произведение… Главная наша беда состоит в том, что мы не очень гибко осуществляем все это руководство. Работает режиссер, целый коллектив. Ставится спектакль. После того как были затрачены и труд колоссальный, и средства материальные, идет уже генеральная репетиция, и тут мы начинаем мешать, критиковать, не принимать, откладывать выпуск пьесы. Это неправильно… Могут быть и должны быть вмешательства, может быть оказана совместная помощь постановке. Но не после того, как пьеса проходит генеральную репетицию и премьеру. Это вызывает обиду и возмущение…

Фурцева обещала привлечь к руководству культурой новых людей, более образованных и деликатных:

— Я думаю, что все товарищи разделят мою точку зрения: сейчас нужно по-новому вмешиваться в деятельность театра, умно, тонко, не обижая художника, подсказывая и помогая. Но не делать это тогда, когда работа почти закончена. А то сидят два человека и делают не очень тонкие выводы… Это зависит от людей, которые руководят искусством. Сейчас все делается для того, чтобы привлекать к руководству в ведомствах, начиная с союзного и республиканских министерств, людей, которые имеют специальное образование — искусствоведческое, литературное, чтобы более профессионально разбирались в этом вопросе. В этом смысле есть упрек московскому управлению культуры, но, наверное, любому в этом управлении работать нелегко. Я бы считала долгом сказать: в Москве самое трудное — руководство театральными и другими коллективами. Кроме управления есть еще два министерства, у каждого свое мнение. Иногда российское министерство говорит: хорошая пьеса, а наши товарищи говорят — нет, начинаются споры. Поэтому московскому управлению трудно работать, часто много вмешательства, инстанций много…