Читать книгу "Братья - Юрий Градинаров"

А из головы не уходила детская мечта. Нередко в воображении возникало бескрайнее море. Он стоит за штурвалом большого морского парохода, как дядя Коля капитан. А вокруг беснуются огромные волны. Страшно. Вот-вот волны упрячут пароход в пучину океана. Он нервно крутит штурвал, режет волны и замечает вдалеке незнакомую землю. От радости осеняет себя крестом. Уходит страх – спасение так близко.

Снова прислушивается к себе. И чувствует, душа на распутье! И две рисковые дороги не выходят из души. Одна – купеческая, вторая – морская. Куда ступить неокрепшими ногами – он не знает. Но время есть, чтобы осмотреться и сделать выбор.

А отец уже назойливо втягивает в купеческий омут:

– Лет через десять отдам тебе Потаповское. Дом построю больше нашего. Не дом – дворец. Будешь вести торг от Дудинского вверх до Хантайки. Там и песца, и соболька, и оленя хватает. А рыбы? От туруханской селедки до осетра. На Хантайке даже кумжа есть в озере. Я, может быть, уйду на медь с углем, а ты с Петром будешь хозяйничать по всему низовью. Но сначала послужишь приказчиком. Людей узнаешь, объездишь рыбные и охотничьи угодья, наведешь лады с капитанами пароходов. Одним словом, научишься зарабатывать деньги и тратить по уму.

Сыну надоела настырная назойливость отца:

– Тятя! Ты повторяешься. Я это слышал и запомнил. Давай что-нибудь свеженькое.

– Ничего! Повторился, лучше в голове отложится. И еще скажу, Сашок! В торге всегда идешь, как по тонкому льду. Неровен час – и под лед угодить можно. Всю жизнь под ногами дорога трещит. Со всех сторон трещины. Отступать некуда. Чуть оступишься – и уйдешь под лед. Вот и лавируешь между трещин, чтобы достичь цели.

– Я понял, торг – риск. Риск разориться. А еще есть риск схлопотать в тундре пулю в лоб от завистливых варнаков. Все зарятся на твое богатство, кроме Стратоника. Он говорит, деньги – это зло!

– Он прав! Деньги, по правде, зло. И они зло порождают. А купеческая жизнь всегда под прицелом. Хоть через мушку на тебя смотрят, хоть просто. А с тундровиками ладить надо. Тут уместен и кнут, и пряник. Кнутом, правда, не сечь надо, а хотя бы взмахивать, чтобы каждый взмах выстрелом казался. Ну а пряник каждый любит. Уступок человеку – не последнее дело, особенно в тундре. Добро долго помнят.

Глава 14

На руднике, по случаю первой руды, Степан Варфоломеевич открыл бочонок с вином и угощал рудокопов и тунгусов. Пили у барака, нежась в лучах июньского солнца. Хмельное пили кружками, медленно, смакуя пенистое вино. Кто стоял, кто сидел на чурочках, потягивая трубки и поглядывая на надоевшую за зиму штольню. Всем казалось, самое тяжелое время – позади. И теперь брать руду из штольни будет легче. У людей кончилось неведение. Оказывается, в верхней штольне они надыбали пласт руды, той, ради которой и затевался рудник. На время ушли из душ рудокопов страхи, боли, пещерная темень и барачный неуют. Приковыляла со своей клюкой и кружкой даже бабушка Манэ.

– Пей, старуха, за здоровье рударей! – подал ей хмельное Степан Буторин.

Старуха вытерла рукой засохшую в уголках губ пену, подняла кружку, понюхала вино и восхитилась перед управляющим:

– Ах, и хмель! Пузырится и дубом пахнет!

Отхлебнула глоток, погоняла вино по корням выпавших зубов и, ощутив блаженство, проглотила.

– Ну а ты говорила, мы гору не осилим! – слегка укорил управляющий. – Иди, посмотри в лабаз. Там кучи руды. Вся в мелких кусках. Мы оказались сильнее «неприступного камня».

Старуха приложилась к кружке и не оторвалась, пока не опустошила. Вытерлась рукавом затертой на изгибах парки:

– То, о чем я говорила, – впереди! Не потому, что я так хочу. Нет! Я просто тебе вещаю. Венец вашей работы будет нерадостным.

Рудокопы перестали галдеть и прислушались к старой нганасанке.

– Опять вещунья стращает! – засмеялся старшина плотогонов Иван Кирдяшкин. – То шайтаном пугала, теперь нерадостью. Давай, бабушка, лучше еще по кружечке, чтобы злые вести не дошли до наших ушей.

Бабушка Манэ закашлялась, будто поперхнулась. Лицо побагровело.

– Пить больше не буду. Голова туманится. Но дай доскажу. Утешенья не будет ни тебе, Степан Варфоломеевич, ни веселому Кирдяшкину, ни задумчивому Маругину. Но особливо, Киприяну. Я за вашу колготню и выпила. Вы здесь – ни при чем. Вы люди подневольные. На купца батрачите. Нганасаны не выдерживают такой спешки. Мы люди неторопливые – медленно думаем, медленно делаем. У нас много жизни уходит на раздумные чаепития. Каждый вид создает, что думает, чай прихлебывая. На самом деле о работе забывает. Вот и не придумали за столько веков, как жить лучше. Да и вы, могутные мужики, сдали. Я не раз видела, когда вы выползали из штольни. Как уставшие олени, еле ноги волочите. Сгорбленные, с опущенной головой. Ты на себя взгляни в дивильце, Степан. Стать твоя скукожилась. Даже плечи штольня сузила.

– Знаю, бабушка Манэ! Гора силы съедает, как налим приваду. Одним глотком. После горной работы одна плата: под старость кила да грыжа. Сам вижу, как вянут мужики в штольне. Ты выпила, покурила, ковыляй в свой чум, а то ненароком свалишься где-нибудь с хмельного. Эй, Нейкюмяку! – окликнул дочь старухи Степан Варфоломеевич. – Отведи мать домой.

Целый месяц тунгусы валили лес, пилили бревна длиной в сажень, складывали в поленницы. Прошлогодние сосны и ели, сложенные в штабеля, сухо поблескивали коричневатой корой. Иван Маругин распорядился их распилить на саженые куски и начинать городить «кабаны». Он теперь куренной и отвечает за жжение древесного угля. Федор Кузьмич показал, как складывать пиленые бревна, как по дыму определять, когда гасить поленницу и выбирать уголь.

– Главное, не дать вспыхнуть пламени. Древесина должна тлеть несколько дней. Надо следить за дымом и гасить возникшее пламя. Дашь волю – угля не видать. Вся затея – коту под хвост. Кончатся запасы дров, а уголь так и не появится, – назидательно говорил Инютин.

После просушки жигари плотно складывали бревна в кучи – «кабаны», оставляя в середине квадратного штабеля дымоход. Иван Маругин ходил от одного «кабана» к другому, подсказывал тунгусам, как плотнее уложить бревна, как покрыть дерном и засыпать землей, чтобы нигде не осталось щелей.

– Свободной должна быть только труба для поджога и вытяжки дыма! – говорил Иван Маругин.

Вскоре на елани появились четыре зеленых штабеля. Рядом желтела лишившаяся зеленой верхушки, чуть оттаявшая земля. Даже на Петра и Павла люди не отдыхали, торопились выжечь древесный уголь. А в июле разошелся комар. Гнус докучал жигарям, роился и над «кабанами», и в шалашах, пока они не разожгли зеленеющие древесно-дерновые копны. От дыма, копоти и смрада у жигарей болели глаза, грудь заходилась от частого кашля, а сердце гулко стучало по ребрам, норовя пробиться наружу и разорваться. Иван Маругин, как мог, поддерживал тунгусов, по очереди подменял их у дымящих костров, заставляя иногда передохнуть на чистом воздухе и снова следить за тлеющими кострищами. А те часто задыхались и гасли. Огонь то потрескивал в темной куче, пуская из трубы синий дымок, то угасал. И тогда жигарь взбирался наверх и раскатывал шире щель-трубу. Дерн разъезжался под ногами, и человек исчезал в дыму, раскатывая бревна на ощупь. Слезились глаза, жигарь задыхался, издавая кашель-рев. Иван Маругин стоял внизу, предостерегал: