Читать книгу "Кошки ходят поперек - Эдуард Веркин"

– В психушку меня собрались законопатить?! – усмехнулся я.

Что-то слишком много стало психушек в моей несчастной жизни. Так, наверное, и бывает в странное время.

– Какую психушку, Женя? Это небольшой пансион в Прибалтике...

– Ну вы и... – Мне не хотелось говорить матери то, что я о ней думал.

– Спокойно, спокойно. – Мать допятилась до двери и теперь нащупывала ручку. – Тебе надо отдохнуть.

– Да... – Я послушно сел на кровать.

Мать вышла, щелкнула замком.

Погано мне было. Сначала хотел рвануть через окно, потом лег на кровать.

И лежал до вечера.

Вечером снова пришел старый. Старый сел в кресло, закурил, стал выпускать дым через щель в форточке.

Он не ругался и дышал спокойно. Я понял, что сейчас пойдет душеспасительная беседа. За подобные беседы старый брался редко, но получались они у него всегда хорошо. Старый был все-таки юристом, и если пускался в спор, то никогда его почти не проигрывал. Поскольку всегда имел доказательства своей правоты. Доказательства, как правило, письменные, в двух экземплярах, заверенные нотариально, с печатями, с золотыми обрезами. И сейчас вот тоже запасся – под мышкой папка юридического формата, пятнистая, кожи крокодила или, может быть, даже питона, кто его знает?

Старый докурил, нехарактерно затушил бычок о европодоконник, затем стал вытаскивать из папки бумаги. Некоторые в файлах, некоторые без файлов, те и другие с бумажным уважением.

Затем началась бомбардировка.

– В десять лет я влюбился первый раз, – сказал старый. – Ее звали Элей, она жила в соседнем доме. Мы дружили месяца два, не меньше. Это было здорово.

Какой неловкий ход, подумал я. Специально все принизить. Сравнить со своей первоклашечной любовью тридцатилетней давности. Таким ужимкам наверняка учат на юридическом факультете.

– Я слышал, что говорила мать, – сказал старый. – Я считаю, что она не права. Я не знаком с Ларисой, но я знаю, что ты не дурак. Не дурак. И ты бы не выбрал... ты бы не выбрал плохого. Плохого друга, плохую подругу. Я думаю, что Лариса хорошая девочка. Хорошая...

Старый снова вытащил сигарету.

– Помнишь тогда, в классе... Когда вы голосовали по поводу Егора, ну, хотели его тогда назначить виноватым?

Мне не очень хотелось это вспоминать, противно было.

– Она тогда проголосовала против. Человек, который умеет голосовать против... Такой человек дорого стоит. Не каждый может против...

Старый сломал сигарету, спрятал в карман.

– Твоя бабушка, кстати, тоже была не в восторге от твоей мамы, – усмехнулся он. – Как только ее ни называла... Потом все наладилось. Поэтому... Поэтому я не против дружбы, не против... Но есть кое-что, что ты должен знать. У Лары проблемы.

Мне стало неприятно. Так всегда неприятно бывает перед каким-нибудь дурным происшествием, я уже говорил про такое. Ты знаешь, что гадость должна случиться, а сделать ничего не можешь. Вот и сейчас, когда старый сказал, что есть кое-что, что я должен знать, я испугался.

– Я попросил разузнать тут кое-что. – Старый ткнул пальцем в листы. – Кое-что... У меня есть связи, ты знаешь, старые товарищи. Хочешь послушать?

Я отвернулся.

– Не хочешь... Но это будет тебе полезно тем не менее. Ты знаешь, что такое шизофрения?

Я знал, что такое шизофрения. Это когда появляются зеленые черти и шустрые гомункулусы лезут из синих бутылок. Ну и что? Нет, понятно, куда старый клонит, но все равно – ну и что?

– На Лару заведена вот такая толстенная папка. – Старый показал пальцами. – Ты про Апраксин Бор слыхал? Тебе твои недавние знакомые ничего не рассказывали?

Я не ответил.

Про Апраксин Бор все слышали. Та психушка, в которой побывали мы с Гобзиковым, по сравнению с Апраксиным Бором была просто детским лагерем отдыха. Санаторием. В Бор посылали настоящих буйнопомешанных, социально опасных и психов, отличавшихся необычными способностями. Со строгой изоляцией. Два года назад оттуда сбежала Гучков – известный пироманьяк, спаливший несколько бензозаправок, нефтяной эшелон и усадьбу Буньково, памятник архитектуры девятнадцатого века. Гучкова ловили всей областью, поймали, снова поместили в Апраксин Бор, и он сжег там корпус.

– Твоя Лара провела весь последний год в этом заведении, – сказал старый. – А где до этого была – неизвестно. Думаю, ты догадываешься, с каким диагнозом она отдыхала в Апраксином Бору?

Старый почесал лоб.

– Апраксин Бор – место... специфическое. Там они многими интересными вещами занимаются. В частности, электросудорожной терапией. Год электросудорожной терапии, сам понимаешь... Несколько курсов ЭСТ, один за другим. Многие взрослые дядьки не выдерживают... Потом она сбежала. Темная история, несколько санитаров было искалечено, кстати... И объявилась тут. И Панченко Наталья ее пожалела и записала на свою фамилию. Панченко с губернатором в одном КСП, оказывается, состояли. Они Ларисе документы даже сделали новые. Она ненормальная.

Я глядел в окно. Старый продолжал:

– Это не обидное слово, это просто факт. Есть люди нормальные, а есть люди не совсем... нормальные. Лариса относится ко второй категории. Знаешь, что рассказывали врачи? Когда она появилась в Апраксином Бору, там вдруг объявились волки. Волки приходили и всю ночь выли под окнами. Врачи боялись выходить на улицу...

Так им и надо! – думал я. Так им и надо. Чего их жалеть-то? Электросудорожная терапия...

– Не веришь? – усмехнулся старый. – Я предполагал, что ты не поверишь. Так, наверное, и надо. Человек не должен сразу предавать друзей. Погляди.

Старый подошел ко мне, бросил на подоконник тонкий файл в пластиковой обложке.

– Тут копии, конечно. Но все равно впечатляет. Посмотри. Художественное творчество...

Я не думал, что Лара умеет рисовать. Хотя это было довольно трудно назвать рисунками в полном смысле этого слова.

Это было похоже на взрыв. Бешеные красно-черно-зеленые штрихи, ощетинившийся иглами комок, разрывающийся по краю. Красные капли, расходящиеся лучи, линии, стрелы. Я пригляделся и обнаружил, что на всех листах нарисовано, в общем-то, одно и то же. Одно и то же. В хаосе разноцветных разбегающихся линий угадывались мощные лапы с длинными саблеобразными когтями, угадывались зубы и круглый глаз, чешуя, сквозь которую пробивался мощный белый свет. От рисунков шла какая-то бешеная тревожная энергия, это чувствовалось даже на расстоянии, рисунки жгли. Я неожиданно подумал, что, может, это и не похоже на нормальную живопись, но это, безусловно, гениально.

Как-то раз мы летели со старым в самолете. А где-то рядом с нами разговаривали. Один человек рассказывал другому, как он всю жизнь считал, что гениальность – это выдумки, и как однажды ему удалось убедиться в том, что гениальность существует на самом деле. Этот человек имел какое-то отношение к литературе, отвечал за работу с молодыми в одном из отделений Союза писателей. Ему приносили много разных рассказов, романов и других текстов, как-то пришла девочка со скрипичным футляром и стихами. Стихи были скверными, литератору стало грустно, и он попросил девушку лучше сыграть на скрипке. Девушка сыграла. Какую-то короткую пьеску, как сказала девушка, собственного сочинения. Она подняла смычок и коснулась струн, у литератора зашевелились волосы. Он не мог и не может подобрать правильное слово... Это можно было определить так: музыка выворачивала.