Читать книгу "Край навылет - Томас Пинчон"

– Шикарно работаете, я прикидывала, что вы схватите меня за руку и мы куда-нибудь побежим, как в кино? Китайцы будут разбегаться от нас? Или я должна быть блондинкой? – Меж тем сканируя верхние окна, суя руку в сумочку, вынимая «беретту», отщелкивая большим пальцем предохранитель.

– Хорошо, – Виндуст, кивнув, как будто пора. – Можете меня прикрыть.

– Вон то вон, открытое, вам оно нравится? – Нет ответа. Уже, как говорят «Орлы», пропал. Она по-крабьи все равно выбирается из-за скипа и выпускает пару двойных касаний в окно, оря: – Ебвашумать!

Боже праведный, Максин, а это-то откуда? Ответного огня ни от кого не следует. Люди, ждущие автобуса, начинают показывать пальцами и отпускать замечания. Не отрывая взгляда от уличного движения, она ждет достаточно высокого транспортного средства, чтобы за ним укрыться, им оказывается мебельный фургон с надписью «ПЕРЕВОЗЧИКИ МИЦВА» псевдоивритскими буквами и карикатурой, похожей на безумного ребе с пианино на горбу, и с ним она покидает территорию.

Ну, как всегда грит Уинстон Чёрчилл, ничто так не бодрит, как стрельба по тебе без результата, хотя для Максин тут присутствует и оборотная сторона, сиречь расплата, коя настает несколько часов спустя, на послешкольном крылечке Кугельблица, перед ассортиментом верхне-уэст-сайдских мамаш, в чьи житейские навыки входит глаз на легчайший всплеск в тревожности окружающих, не то чтоб Максин прямо обмирала в слезах, хоть колени у нее и ощущаются ненадежными, и она, не исключено, переживает определенную легкость в голове…

– Все в порядке, Максин? выглядите вы так… необъяснимо.

– Один из тех моментов всего-и-сразу, Робин, а сами?

– С ума схожу с бар-мицвой Скотта, вы себе не представляете, столько работы, обслуга и поставщики, диджей, приглашения. И Скотт, его алия, он еще старается все выучить наизусть, а иврит в обратную сторону бежит, мы переживаем, не станет ли он от этого дислексиком?

– Ну, – самым рациональным голосом из ныне ей доступных, – а чего не отойти от Торы и не выбрать отрывок из, я не знаю, Тома Клэнси? не сильно в традиции, что есть, то есть, и он даже, догадываюсь, не еврей, но что-нибудь, знаете, может, с Дингом Чавесом? – заметив совсем немного погодя, что Робин странно смотрит на нее, а люди начинают от них как-то пятиться. По удачному стечению обстоятельств, в этот миг все дети вываливают из вестибюля и на крыльцо, и включаются родительские подпрограммы, унося ее, Зигги и Отиса вниз по ступеням и на улицу, где она замечает, что Найджел Шапиро деловито тычет маленьким стилом в крохотную клавиатуру зелено-пурпурного приборчика волнистой формы и карманного размера. На «Гейм-Боя» не похоже.

– Найджел, что это?

Подняв немного погодя голову:

– Это? это «Сайбико», мне сестра дала погонять, в «Ла-Гуардии» они у всех, большой плюс продаж – они бесшумные. Беспроводной, видите, можно текстовые сообщения туда-сюда слать на уроке, и тебя никто не слышит.

– Значит, если у меня и Зигги по такому будет, мы можем с ним переписываться?

– Если в зоне действия, а она всего где-то квартал с половиной. Но чесслово, миззус Лёффлер, это вална бующева.

– Ты такой себе тоже хочешь, Зигги, воображаю.

– У меня уже есть, мам. – И кто знает, у кого еще. С Максин случается миг бровной осцилляции. Вот и говори теперь о частных сетях.

Конторский телефон срывается с цепи своей вкрадчивой роботической темой, и Максин снимает трубку. Это Ллойд Трубуэлл, в некоторой ажитации.

– Объект, о котором вы осведомлялись? Мне очень жаль. Дальше я заниматься этим не очень смогу.

Ага, дай-ка достану свой Окружно-английский разговорник…

– Вам приказали держаться подальше, верно?

– Эта личность была темой внутреннего меморандума, вообще-то нескольких. Больше ничего сказать не могу.

– Вы, вероятно, уже слышали, но вчера нас с Виндустом обстреляли.

– Его жена, – лишь чуть-чуть здесь развлекаясь, – или ваш муж?

– Я это воспринимаю как «Слава богу, что вы оба живы» по-басповски.

Приглушенный пассаж у микрофона.

– Постойте, извините, это серьезное происшествие, конечно. Мы уже им занимаемся. – Такт молчания, который по анализатору напряженности Ави явно регистрируется далеко в диапазоне Врет И Не Краснеет. – У кого-либо из вас есть какие-то теории касаемо личности стрелявшего?

– Из всех врагов, которых Виндуст себе нажил за долгую карьеру, разгребая говно своей страны, едрить, Ллойд, лично, любая мысль об этом уже будь здоров какая работенка.

Снова приглушенное болботанье.

– Не проблема. Если у вас есть какой-то контакт с объектом, сколь угодно косвенный, мы бы сильно не рекомендовали его продолжать. – Дисплей на приблуде Ави теперь облекся в пылкий кадмиево-красный и замигал.

– Потому что они не хотят, чтобы я лезла в дела Агентства, или что-то еще?

– Что-то еще, – шепчет Ллойд.

Фоновый звук меняется – это сняли отводную трубку, и другой голос, такого она раньше никогда не слышала – по крайней мере в бодрствующем мире, – советует:

– Он имеет в виду вашу личную безопасность, мисс Лёффлер. Мнение о Брате Виндусте здесь таково, что он – высокообразованный актив, но всего не знает. Ллойд, на этом всё, теперь можете сойти с линии. – Связь умирает.

36

Когда-нибудь, в какой-нибудь праздничный сезон, Максин хотелось бы найти по ящику ревизионистскую «Рождественскую песнь», где Скряг для разнообразия хороший парень. Викторианский капитализм за годы борьбы за его душу потрепал его, превратив из невинной детки базового уровня в мерзкого старика, который смотрит на всех, как на говно, ничуть не хуже его якобы честного счетовода Боба Крэтчита, который в реале систематически обдирает несчастного обеспокоенного и уязвимого Скряга, стряпает бухгалтерию и периодически улепетывает в Париж проматывать украденное на шампань, карты и девочек из канкана, а Крошку Тима и семью бросает в Лондоне голодать. В конце не Боб становится инструментом искупления Скряга, а выясняется, что посредством Скряга Боб снова выкупается на сторону человеческого.

Каждый год, когда накатывают Рождество и Ханукка, эта история кляксой наползает на дела. Максин ловит себя на реверсировании полярности, не замечая очевидных Скрягов и трансфокусируясь на втайне грешных Крэтчитах. Невинные виновны, виновные безнадежны, все вверх тормашками, это «Двенадцатая ночь» противоречий позднего капитализма, и не особо расслабляет.

Прослушав через окно все то же прочувствованное исполнение «Рудолфа, Красноносого Оленя» для уличной трубы в тысячный раз, каждая версия идентична предыдущей, нота в ноту, и наконец признав, что это, как говорится, – охуенно утомительно, Максин, Хорст и мальчишки решают вместе устроить перерыв и пару раз катнуть шары на автостанции Портоуправления, где размещается последний неяппифицированный кегельбан в городе.