Читать книгу "Последняя стража - Шамай Голан"

– Лучше этого запаха… особенно когда от голода кишки сводит – нет ничего.

Слова были правильные, но… Бросив подозрительный взгляд на элегантный серый костюм и загорелые, гладко выбритые щеки, Хаймек осведомился, стараясь не высказывать своей неприязни к этому благополучному, из другого мира, человеку:

– А откуда… откуда вам это известно?

Человек наклонил голову и с видом уличенного в мошенничестве, сказал так, что ответ расслышал только Хаймек:

– Я… я… понимаешь… однажды так вышло, что мне пришлось проголодать… скажем так, довольно долго.

– И где это было? – не отставал Хаймек. Но ответа на этот раз он от человека в сером костюме не получил. Вместо ответа тот отломил большой кусок, присыпал его солью и, набив рот, стал его жевать – точно так же, как это делал сам Хаймек. После продолжительного молчания он обронил как бы между прочим:

– Юзек… поправляется… Потихоньку.

Вот тут уже Хаймек уставился на него во все глаза. Что это господин мог знать о Юзеке? Было ли ему известно, что тот, кто покидает этот детдом, сюда не возвращается? Так ушла отсюда и пропала Мира. Он искал ее повсюду, не жалея сил, пока не узнал сразившую его новость: Мира уехала в Палестину! Долгое время он отказывался поверить в это. Ведь Палестина… она была ужасно далеко отсюда. Как могла Мира оказаться там? Как бы то ни было, Мира не вернулась. А теперь и Юзек исчез. Остался только хлеб… которого, правда, здесь можно наесться досыта.

– Юзека сильно побили, – сказал Хаймек, как если бы произносил над могилой друга прощальное слово.

– Я тебе сказал… и повторю еще – он идет на поправку.

Хаймек отвел глаза от хлеба, приткнулся к человеку едва не вплотную и, заглядывая в лицо, переспросил:

– Если так… то когда он вернется?

Человек ответил со значением:

– Сюда он не вернется.

– Почему?

– Ты же сам сказал – его сильно… он сильно пострадал. Его надо лечить… в лучших, чем эти, условиях. Все это потребует организации… и времени…

– Значит, он будет выздоравливать не здесь?

– Нет, не здесь.

– А где?

– В Эрец-Исраэль.

Последнее слово незнакомец произнес очень взволнованно. В наступившей тишине это слово прозвучало, как выстрел. Некоторое время не слышно было даже звуков ножей и вилок, скребущих по тарелкам. Потом Хаймек уловил сердитый взгляд новой воспитательницы, пани Салины, обращенный в их сторону.

Это слово – «Эрец-Исраэль», было запрещено произносить в детском доме. Пани Салина объявила это во всеуслышанье. Ее всю передергивало от этого слова. «Земля Израиля!» Это что еще за гнусная выдумка сионистов! Нет и быть не может такой земли. Каждый, уезжающий туда, объясняла она воспитанникам детдома, не больше и не меньше, как изменник родины, предатель. Уехать из Польши, не уставала она повторять – значит то же, что бросить и предать родную мать, которая родила их и воспитала.

Хаймек на это мог бы возразить пани Салине, что его родная мать, та, что и вправду родила его, уже умерла, и предать ее он никак не мог бы, ни уехав, ни оставшись. Еще он мог бы добавить, что Мира уехала туда – в ту самую страну, которой, по утверждению воспитательницы, никак не могло быть. Но пани Салина была такой патриоткой Польши, что смелости вступить с нею в спор у Хаймека не было. Все, о чем со всем, присущим ей пылом, а то и с раздражением вещала пани Салина, это то, что Хаймек в свое время уже слышал много раз от пани Ребекки. Об их неоплатном долге перед Польшей. О том, что первейшая их обязанность – вырасти и отдать все силы восстановлению этой прекрасной страны, заменившей им мать. И еще что-то про раскрытые всем им, детдомовцам, теплые материнские объятья… Хаймек очень хотел сказать пани Салине, что после того, что случилось с Юзеком, он боится ездить в трамвае. Но и на этот раз промолчал. Что-то подсказывало ему, что с пани Салиной общего языка ему не найти.

Может быть потому, что пани Салина была убежденной «бундисткой»? То есть свято верила, что пролетариям всех стран лучше всего объединиться? И что евреи-пролетарии должны влиться в дружную семью пролетариев всех стран в их общей непримиримой борьбе против эксплуататоров всех наций, в том числе и евреев? И никакой Израиль не может им дать того, что Интернационал?

Так или иначе, при одном только слове «сионист» пани Салину прямо передергивало. Вот и сейчас, при взгляде на человека в сером костюме, ее лицо исказила гримаса, лицо залилось краской, а полная нижняя губа презрительно оттопырилась и задрожала. Было так очевидно, что присутствие человека в сером костюме неприятно ей, что человек этот поднялся, сказал всем: «До свиданья после вечернего чая», – и, не оглядываясь, вышел.

После обеда у Хаймека состоялся разговор с пани Салиной. Они сидели на скамейке у стены. Некоторое время оба молчали. Время от времени Хаймек исподлобья бросал на воспитательницу короткие взгляды. У пани Салины были коротко подстриженные льняные волосы – ни волосы, ни ее стрижка Хаймеку не нравились. Зато он без конца мог слушать ее голос – мягкий, прозрачный и теплый. А еще ему очень нравилось, как она пахла, пани Салина. Он мог бы просто так вот сидеть рядом с ней и вдыхать исходящий от нее аромат. Но при этом он ни на мгновенье не забывал и другое – пани Салина ни словом не обмолвилась о судьбе Юзека.

Наконец пани Салина сказала:

– Этот господин – сионист. Тебе совершенно незачем встречаться с ним.

Слово «совершенно» она подчеркнула.

– Я хочу узнать у него, что там будет с Юзеком.

– Я сама могу рассказать тебе все, что тебя интересует, – сказала пани Салина и поправила льняную прядь, падавшую ей на глаза.

– Но до сих пор вы ни слова мне не сказали. А он сразу понял… Я пойду к нему… и он мне все расскажет. Юзека увезут лечить в Палестину…

О, как вскипела пани Селина!

– Ну, конечно, – презрительно протянула она. – О чем еще могут говорить сионисты. (Это слово звучало у нее, как ругательство). «Эрец-Исраэль» – передразнила она кого-то. – Я обязана поставить в известность инспектора управления. Не понимаю, как это подобным людям вообще разрешают морочить вам головы. Надо же… такой приличный с виду господин, а тоже один из них.

– Он сказал, что там… в Эрец-Исраэль, Юзека точно вылечат, – тихо сказал Хаймек.

– Путь сионизма – не наш путь, – железным голосом отрезала пани Салина. Но Хаймека заботило другое.

– Если сионисты… вылечат Юзека, – сказал он, – тогда я за сионизм.

Пани Салина, похоже, была потрясена.

– Сколько тебе лет, Хаймек? – спросила она, и он снова был восхищен колокольчиками, прозвучавшими в ее голосе.

– Я не знаю, – признался мальчик. – Честно – не знаю. Пани Ребекка сказала как-то, что весной мне исполнится тринадцать. Но… может быть мне меньше на год… или два, или три… а может быть, больше.