Читать книгу "Восточная стратегия. Родом из ВДВ - Валентин Бадрак"

– Приеду домой, найду эту газету, ноги повыдергиваю редакторам, – с полуулыбкой на устах пообещал Игорь Николаевич. А про себя с грустью подумал: «А кто ж этого отморозка выкормил грудью?!».

– Ну что ж, вы свободны. Если у особиста будут какие-то вопросы по нынешнему маршу, не обессудьте, – теперь уже отыгрался штабист, намекнув, что может возникнуть недоверие к рассказу комбата. Или что есть основания полагать, будто он не все рассказал.

В ответ Игорь Николаевич коротко пожал плечами, как бы говоря этим примиряющим ситуацию жестом: «Я к вашим услугам». Он вышел из кабинета со смешанными чувствами. И так же, в глубоких размышлениях, направился в штаб батальона. Как же можно так воевать?! Не веря своим комбатам и ротным, одной рукой разрабатывая операции, а другой – тщательно оберегая врагов. Интересно было бы узнать, а действительно ли Шамиль – кадровый офицер ГРУ, как шепчут злые языки? Конечно, то, что ему помогали с оружием и подготовкой, не вызывает сомнения. Обучался диверсионному делу на базе нашего полка, это вообще с десяток офицеров, и в том числе он сам, знают. Затем затачивал свои отряды на Майкопской базе ГРУ… Почему он все-таки отпустил его людей, ведь явно намеревался расправиться с ними? С одной стороны, если Басаев офицер ГРУ, то он не должен вызывать подозрения у своих, и может, более того, должен демонстрировать высшую степень жестокости и зверства. Даже если он в отряде на правах хозяина. С другой стороны, для каких таких высших целей, скрытых от него и других кадровых боевых офицеров, нужен такой ублюдок в качестве засланного казачка? Или те, кто его ведет из ГРУ, готовы на любые жертвы ради чего-то большего, ему непонятного? Допустим, что это так… Но так можно рассуждать, когда говорится о жертвах вообще, гипотетически, безотносительно тебя самого. А когда ты видишь двух молодых ребят, обреченных на смерть, то разве могут оправдать какие-то высшие разведывательные цели их смерть, ведь их бы зарезали, как баранов! Нет и еще раз нет! Он, во всяком случае, никогда не согласится с такой постановкой вопроса. Ведь он знает, что испытали эти мальчики в ожидании приговора. И что же Басаев?! Почему он отпустил этих попавших в капкан детей на волю? Не потому ли, что он, капитан Дидусь, явился к нему и напомнил о старых связях с сорок пятым полком? Но если бы на его месте был кто-нибудь другой, такой же принципиальный, но не знающий о шлейфе Басаева, тянущегося от покровителей из российской власти? Тогда он бы точно не пожалел этих двух несчастных, им бы отрезали головы, а еще хуже, дробили бы пальцы молотками или отстреливали бы их из пистолетов, чтобы прислать потом в Москву жуткие записи мести горных людей, чтобы в очередной раз вызвать волну ненависти двух народов! Да и разве сложно Басаеву было убить двух взрослых мужчин после диких погромов в Абхазии? А может, правда и то, что Буденновск появился неслучайно?! «Ах, мать твою, так я далеко зайду!» И Игорь Николаевич ужаснулся ходу своих мыслей и решил усилием воли переключиться на другие темы, только бы не развивать логические цепочки, которые могли бы привести его самого к сомнению в деле, которое он исполняет. Он незаметно для самого себя смахнул холодный пот со лба и удивился: он весь горел внутри, как будто жар в нем раздули мехами. А когда увидел дверь штаба батальона, удивился во второй раз: он прошел через территорию всей части и не заметил, как очутился у штаба. Как в бреду…

Эпилог

(Москва, март 1998 года)

Мужчины стояли на балконе и курили. Оба отчего-то заметно волновались и были несвойственно напряжены – какая-то несуразная выходила встреча. Жены и дети оставались в комнате, из которой доносился обычный при встрече давних друзей шум веселого разговора, прорывалось приподнятое застольем настроение и ничем не сдерживаемая, беззаботная детская возня. Но у обоих возникло и не проходило чувство, что все происходящее, все произнесенные с пафосом слова – не о том, что главного они друг другу так и не сказали. Но должны сказать. Или хотя бы намекнуть. Но каждый в отдельности не был уверен в том, что, сказав самое сокровенное, будет понят. Вот они вместе с женами уже в течение почти двух часов болтали в комнате о чем придется, но только не о деле, и болотная, илистая недосказанность обволокла их неприятным пленом трясины.

С минуту они курили, храня абсолютное молчание. Как бы примеряясь, что сказать друг другу. Алексей видел, как подрагивали у Игоря руки от странной нервной дрожи, точно у алкоголика, которому срочно надо пропустить стопочку. Видел его смущение и колебание, выражавшиеся в чрезмерно частом расправлении плеч, наклонах головы, напряжении шеи. Он словно набычился, как будто ему предстояла тяжелая схватка. Алексей хотел бы ему сказать что-нибудь типа «Расслабься, брат», но не мог, ощущая и собственное предательски выпирающее наружу напряжение, глупую дрожь в ногах, словно он шельмовал перед старым другом. С каким бы удовольствием, если бы мог, он рассказал сейчас старому другу, что у него за плечами уже специальное учебное заведение по подготовке разведчиков, что он теперь в числе тех немногих нелегалов, для обеспечения деятельности которых государство предпринимает неописуемо дерзкие шаги, фантастические усилия, выделяет поистине баснословные ресурсы. И именно поэтому он не имеет права раскрываться, рассказать, чем и, главное, для чего он живет. О, он бы артистично и в красках расписал, как художник картину, что надолго отправляется на следующей неделе во Францию работать под видом коммерсанта. Он бы непременно добавил, что именно от работы нелегалов, от небольшой группы людей, этой особой касты, элитной и совершенно скрытой от всего общества части людей зависит порой не то что исход какой-нибудь дипломатической баталии на международной арене, но даже контуры будущей геополитической карты континента. Что ему какие-то там батальоны, полки?! Тут целых армий стоит их работа, это ведь стратегическая агентурная разведка! И Артеменко подумал, что, пожалуй, зря они сейчас встретились, надо бы еще лет так через пять-семь, и тогда бы напряжения в отношениях не существовало бы вовсе, как в былые курсантские годы.

Игорь тоже хорошо понимал чувства и свои, и друга. Но относил их на иной счет. И оттого нервничал, считая себя благополучным человеком, случайно попавшим в трущобы. Артеменко казался ему растерянным и колеблющимся, при внешнем благополучии еще не нащупавшим свое исключительное предназначение. «Эх, Леша, то ли сбой произошел у тебя, то ли какие-то неисправимые изменения в судьбе, но только вижу – нет проку от нашего разговора. Может, все из-за неудачной военной карьеры, из-за неуемной тоски по армии? И тебя раздражает факт моего поступления в академию?» Так думал Дидусь, недоумевая, отчего стало вдруг тяжело говорить наедине с тем, с кем всегда было легко. «Только Алька и осталась от прежней жизни, обаяшка, молодчина натуральная, может кого-угодно заговорить». Игорь оказался в Москве по случаю своего поступления в академию, начала совершенно нового, звездного, как он думал, этапа жизни. Он – уже несколько лет успешный комбат, один из лучших во всех их малочисленных, но бесконечно авторитетных элитных в России войсках. Ребята из их выпуска только-только получают батальоны, всего несколько человек успели стать майорами, он же досрочно, за выполнение настоящих боевых задач, дослужился и до капитана, и до майора. Незаметно пролетят три года в столице – они с Ксюшей получат передышку, отдохнут, погуляют по столице, а затем его автоматически ждет солидная должность – замкомандира полка или начальника штаба. Круто, нечего добавить! Быть может, к тому времени и война уже закончится… Хотя нет, лучше пусть продолжается. И не только потому, что в военное время себя можно по-настоящему проявить, выдвинуться в полководцы. А потому, что разная слабовольная и пугливая штабная мразь, привыкшая делать карьеру за счет генеральской или политической родни, на войну соваться боится. Стало быть, ему мешать не будут! А вот Алексей ушел из армии, что-то у него не склеилось, но не совсем ясно, что именно. А если не ясна болезнь, нет рецепта для ее лечения. Эх, жаль парня! Хотя зачем его жалеть? Ведь это его осознанный выбор. Да и не создан он был для армии, в конце концов. Игорь, щурясь, бегло скользнул взглядом по другу, который в это время тоже затягивался и смотрел куда-то вдаль, сквозь вытянувшиеся в образцовую колонну многоэтажки. В задумчивом и, как ему показалось, печальном друге боевой комбат нашел подтверждение своим догадкам. Ну какой из Лешки вояка? Игорь попытался сравнить его со своими боевыми товарищами. С отрывистым резким Анастасиным или рассудительным, но непреклонным в решениях Лаповым. Сравнения были излишни. Даже с интеллигентным до мозга костей артиллеристом Керженом Лешу невозможно поставить рядом. Он как будто с другой планеты. Где не воюют. Только думают, как воевать надо. Вот в чем главный вопрос – в том, что Леша с самого начала был невоенный человек. И жалеть его ни к чему, он умный, сильный, стойкий, он себя найдет в новой жизни. И потом – ему Алька досталась. При этой мысли Игорь вздохнул. Он не то чтобы подумал о ней – просто возник сладкоголосый образ. «Интересно, а смогла бы Алька, как моя Ксюша, поехать за мной в Кировабад? Ну, если бы была моей женой. Сложно ответить», – подумал Игорь, и перед глазами промелькнули холодные песчаные ветры, безжизненные горные пустыни, скорпионы, змеи, выстуженная квартира, одиночество, отсутствие развлечений и еще много такого, от чего – он это видел много-много раз – сбегали лейтенантские жены. Те, что слабенькие. А вот его Ксюша – двужильная… Но, наверное, и Алька все-таки тоже поехала бы. И может быть, не просто поехала бы, но такого бы шороху там навела! Так что отставному капитану Артеменко переживать особенно незачем. А теперь вот они едут работать во Францию… Но что-то определенно не договаривают… Ну и бог с ними! Пусть едут и добиваются своего. Пусть им повезет. А ему вот во Францию не хочется. Для него Москва с академией как подлинный рай. Как сногсшибательный курорт – после горящего, кровящего и гниющего солдатским мясом Кавказа.