Читать книгу "Смута - Владислав Бахревский"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Позвольте мне напевать.
– Напевать?
– Но это все-таки лучше молчания.
– Извольте.
И негодник принялся мурлыкать, прищелкивать языком, выводить мелодию фистулой, а когда облегчился, повернулся на бок и заснул.
«Шут! – с яростью думала о нем Марина Юрьевна и о себе подумала: – А кто же вы, если ваш супруг шут? Шутиха?»
Утро вечера мудренее.
Заспавшегося государя разбудил Рукин:
– Явились из-под Саратова казаки, тысячи три-четыре, просятся на службу.
– Непременно награжу Филарета, – подмигнул Вор Марине Юрьевне.
Казаки оказались астраханскими. Их вел «сын» царевича Ивана Ивановича, убиенного Грозным, со странным прозвищем Осиновик. Под Саратовом воевода Сабуров побил казаков, те узнали вдруг, что Осиновик – самозванец, и со зла утопили в Волге.
Вновь принятых казаков Вор оставил при себе. Едва покончил с этим делом, доложили: в табор приехал от Шуйского плененный на Ходынском поле пан Станислав Пачановский. Московский царь предлагал полякам покинуть Вора, выйти из пределов России и за это обещал отпустить пленных без выкупа. Тотчас собралось коло, ответ был короткий: «Товарищи и родные нам дороги, но слава дороже. Скорее помрем, чем отступимся от задуманного».
Пачановский был отпущен в Тушино под честное слово. Ему советовали не возвращаться, но он пропьянствовал с друзьями ночь, а утром поехал в плен.
То была новость, о какой даже в московском тереме говорили. О том, что пан Станислав сдержал слово и воротился, Марье Петровне первым прибежал сказать сам Василий Иванович. А через час эту же новость привезла царице княгиня Александра Васильевна, жена князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, с которой шли они под венец в один день, в один час в Успенском соборе.
Вся Москва, вся Россия ждала прихода князя Михайлы, но уж никто с такою тоской, как княгиня Александра. Вот и ездила к Марье Петровне чуть не каждый день. Царица после болезни своей нуждалась в добром слове, а еще более в сочувственных слезах.
Затаясь в царицыном чулане, который помещался за спаленкой и был комнатой в одно окошко, с сундуками для рухляди, они плакали в два голоса друг перед дружкой, освобождая груди от тревоги, а глаза от маеты. Александра Васильевна изливала тоску по князю Михайле, по великану своему, а царица оплакивала безысходное несчастье царского дома, где сиротами были без детушек царь с царицей.
Марью Петровну к тому же сон пугал. Трижды одно и то же снилось. Будто идет она по дороге. День светлый, мир сияет, и ей самой тоже радостно, а когда она спохватывается наконец, поздно: стоит, вознесенная, на куполе Ивана Великого. Купол гладкий, овалом, не за что ухватиться, чтобы не упасть, устоять. И она хватается за крест…
Сегодня приехала Александра Васильевна – легкая, как птичка.
– Всей Москве новость, – объявила княгиня. – Поляк, которого государь в табор посылал со словом своим, чтоб шли подобру-поздорову прочь, – воротился. А князь Иван Иваныч Шуйский для пленных дворян устроил угощение. Сегодня трех отпустил в обмен на наших и каждому подарил по сукну. Один пан у него в доме лежит, раненый. Князь сам его отварами поит, обедает с ним в опочивальне, никак наговориться не может. Уж очень ученый и умный пан.
– Был бы умным, не пошел чужую страну воровать, – сказала Марья Петровна.
Ей было не по душе, что к полякам, которые год держат Москву в полуосаде, такое добродушие и даже чуть ли не дружество.
Марья Петровна слушала княгиню со вниманием, не показывая, что обо всем знает достовернее.
– Полякам недолго осталось нас терзать, – радостно рассуждала княгиня Александра. – Федор Иванович Шереметев побил в Юрьевце жестокого Лисовского, взял Муром, Касимов!
– А что же ты о Михайле Васильевиче помалкиваешь? – улыбаясь, спросила царица.
– Сглазить боюсь, – призналась княгиня Александра, вспыхнула, слезки из глаз у нее закапали.
Марья Петровна обняла подружку, прижалась щекой к щеке, мешая соленую капель.
67
Соленый дождь не переставая накрапывал над всей Русской землей.
Птица феникс рождается из пепла, совесть оживает слезами.
Ужас жизни требовал от людей – отречения от совести. Не то разорение, смерть! И многие, многие пеленали совесть, как тайно рожденное дитя, и в глухую, беспросветную ночь погружали в реку, в черную воду, боясь открыть себя даже всплеском.
Тот спеленутый и погубленный ребенок был душой. Многие так жили, избавившись от души. Одним это было страшно, другим весело… Жизнь без несения креста, без Бога, без болящей души – проще. Хлопай себе глазами да делай, как все. Но соленый дождичек капал с небес, и самый бесстыдный прозревал: в темной воде не душа утоплена – кукла.
И не всякий торопился вновь умертвить в себе себя, иные раскаивались и оживали для жизни с Христом, с Отечеством, чувствовали, что в жилах-то русская кровь течет.
Когда к воеводе Мирону Андреевичу Зернову-Вельяминову граждане древнего Владимира ввалились со счастливым гомоном, уступая ему первое место целовать крест царю Шуйскому, ибо нижегородец Андрей Семенович Алябьев во главе войска шел освобождать от тушинцев нижегородские и владимирские земли, а боярин Федор Иванович Шереметев без боя пущен был в Муром, – Мирон Андреевич вознегодовал и воспротивился.
– Если для вас клятва – пустой звук, то для меня – это жизнь или не жизнь души. Я, как и вы, целовал крест во имя царя Дмитрия Иоанновича. Что я Богу скажу?
– А то и скажешь, что тушинский царек – вор!
– Низко переменять хозяев, когда они в затруднении! Что вы будете делать, если завтра в город явится Лисовский?
– Твоего Лисовского Шереметев под Юрьевцем побил! – Вы как хотите, у меня один Бог, один царь, одна жизнь, – твердо сказал Мирон Андреевич.
– Вот враг Московского царства! – указал на воеводу протопоп Успенского владимирского собора.
Мирона Андреевича схватили, потащили, поставили к соборной стене, ко храму, где сам Андрей Рублев славил кистью Господа Бога, и бросали камнями в спасшего их от Наливайки, от многих поборов. Воевода крепился, стоял под ударами, пока свет в глазах не померк.
В Москву потом сообщили, что Мирон Андреевич забит до смерти, но он был подобран, выжил. И не только выжил, но еще и послужил России, освобождая ее от поляков – от поляков! Им-то он креста не целовал, как иные. В документах ополчения подпись Мирона Вельяминова девятая, перед подписью князя Пожарского, Минин подписывался пятнадцатым.
Вспомнили о чести вдруг и в стане Вора. Отброшенные с Волги русскими полками Шереметева и Алябьева, явились в Тушино казаки, ведомые близкими родственниками Вора. Один называл себя сыном Иоанна Грозного, носил имя Август, другой приходился Иоанну Васильевичу внуком, именуя себя Лавром.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Смута - Владислав Бахревский», после закрытия браузера.