Читать книгу "Признание - Джон Гришэм"

Встреча не была срочной, хотя электронное письмо начиналось с тревожной фразы: «Дорогой Кит, я глубоко обеспокоен…». Саймон предлагал встретиться на будущей неделе и вместе перекусить, что было его любимым занятием. Однако Шредер решил не откладывать, поскольку все равно ничего не мог делать, и воспользовался этим предлогом покинуть город и провести день с Даной в Уичите.

— Не сомневаюсь, что ты это видел, — сказал Саймон, когда они с комфортом устроились за маленьким столиком, заказав кофе и булочки. В его руках была редакционная статья утренней газеты Топеки, которую Кит перечитал уже три раза.

— Да, — подтвердил Кит, помня, что с Монахом лучше разговаривать как можно лаконичнее. У того была привычка подхватывать отдельные слова и, связав их, затянуть петлей на шее собеседника.

Монах всплеснул руками и откусил от булочки, но во рту оказалось не все — большая крошка прилепилась к нижней губе.

— Пойми меня правильно, Кит, — начал Монах, — мы все тобой очень гордимся. Какое мужество! Презрев опасность, ты устремился в зону боевых действий ради спасения человеческой жизни. Это потрясающе!

— Спасибо, Саймон, но я не помню, чтобы ощущал какой-то прилив смелости. Просто отреагировал на события.

— Ладно, ладно, не скромничай. Но ты, наверное, пережил настоящий шок? Как ты все это перенес, Кит? Насилие, люди, осужденные на смерть, общество Бойетта? Уверен, это было ужасно!

Шредеру совсем не хотелось говорить о случившемся, но Монах уже приготовился слушать, всем своим видом демонстрируя, что он весь внимание.

— Саймон, вы же наверняка читали газеты, — попытался отговориться Кит, — и все сами знаете.

— Кит, сделай мне одолжение. Расскажи, как все было.

И Шредеру пришлось уважить Монаха, который каждые пятнадцать секунд прерывал рассказ возгласами «Невероятно!» и «Боже милостивый!». Когда он в очередной раз взмахнул головой, крошка сорвалась с губы и упала в кофе, но он этого не заметил. Кит приберег последний зловещий звонок Бойетта для финала повествования.

— Боже милостивый!

Монах проводил встречу в свойственной ему манере. Начав с неприятного — с редакционной статьи, — он перешел к приятному, то есть к рассказу Кита о своей поездке, а потом неожиданно снова вернулся к причине их встречи. Воздав должное мужеству Шредера в первых двух абзацах, автор статьи обрушился на него, обвиняя в умышленном нарушении закона, хотя, как и юристы, затруднялся точно квалифицировать совершенное им правонарушение.

— Надеюсь, ты обратился за услугами к первоклассному адвокату, — заметил Монах, демонстрируя готовность дать ценный совет, если в этом возникнет необходимость.

— У меня отличный адвокат.

— И?

— Саймон, вы должны меня понять — я связан обещанием конфиденциальности.

Монах пристыженно замер, но сдаваться не собирался:

— Разумеется. Я вовсе не намеревался проявлять излишнее любопытство, но, как ты сам понимаешь, мы не можем оставить этот вопрос без внимания, Кит. Есть мнение, что дело может дойти до официального расследования, и тогда ты окажешься в сложной ситуации, если можно так выразиться. Вряд ли здесь уместно говорить о конфиденциальности.

— Я действительно нарушил закон, Саймон. И с этим ничего не поделаешь — что есть, то есть. Мой адвокат не исключает, что мне придется признать себя виновным в препятствовании отправлению правосудия. Никаких тюремных сроков, только небольшой штраф. Судимость потом снимут. Вот, собственно, и все.

Монах доел последнюю булочку, засунув ее в рот целиком. Он запил ее кофе, вытер рот бумажной салфеткой и спросил:

— А если ты признаешь себя виновным, Кит, как, по-твоему, должна отреагировать на это Церковь?

— Никак.

— Никак?

— У меня был выбор, Саймон. Остаться в Канзасе и надеяться, что все решится само собой, или поступить так, как я поступил. Представьте на минуту, что я выбрал первое — решил ничего не предпринимать, зная, кто настоящий убийца девушки. Невиновного человека казнят, потом находят тело, а я всю оставшуюся жизнь живу с чувством вины, что ничего не сделал. Как бы вы поступили на моем месте, Саймон?

— Мы искренне гордимся твоим поступком, Кит, — мягко произнес Монах, не отвечая на вопрос. — Но мы очень обеспокоены перспективой судебного преследования, когда нашего священника обвиняют в преступлении, причем за ситуацией пристально следит общественность.

Желая подчеркнуть какую-то мысль, Монах часто употреблял местоимение «мы», будто все лидеры христианского мира только и думали о проблемах, которые приходилось решать ему самому.

— А если я признаю себя виновным?

— Этого нельзя допустить ни в коем случае.

— А если мне все-таки придется?

Монах поерзал, потянул себя за отвисшую левую мочку и сложил руки, будто для молитвы.

— Тогда мы будем вынуждены как-то на это отреагировать и предпринять соответствующие действия. Вынесение обвинительного приговора не оставляет нам иного выхода, Кит. Уверен, ты прекрасно это понимаешь. Мы не можем допустить, чтобы наши священники оказывались в зале суда в качестве обвиняемых, чтобы они признавали себя виновными и чтобы им выносились приговоры — и все это на глазах жаждущей крови прессы. Особенно в таком деле, как это. Подумай о Церкви, Кит.

— И какое наказание мне будет вынесено?

— Сейчас об этом рано говорить. Будем следить за развитием событий. Я просто хотел узнать, как обстоят дела, вот и все.

— Хочу иметь ясность, Саймон. Насколько я понял, может получиться так, что наказание мне вынесет Церковь. Не исключено, что меня временно отстранят от службы, отправят в отпуск или даже лишат сана за поступок, который вы сами находите мужественным и которым Церковь очень гордится. Верно?

— Верно, Кит, но давай не будем торопиться. Если удастся избежать судебного разбирательства, то все проблемы будут решены.

— Будем надеяться, что раз и навсегда.

— Что-то вроде этого. Держи нас в курсе. Нам бы хотелось узнавать новости от тебя, а не из газет.

Шредер кивнул, но его мысли были уже далеко.

В четверг занятия в старшей школе благополучно возобновились. Появившихся школьников встретили игроки футбольной команды, снова надевшие форму, девушки из группы поддержки и тренеры. Они улыбались и всем пожимали руки, всячески демонстрируя примирение. В вестибюле Роберта, Седрик, Марвин и Андреа общались с учителями и ребятами.

Николь Ярбер похоронили тихо, присутствовали только родственники и друзья. Церемония состоялась в 16.00 в четверг — ровно через неделю после казни Донти Драмма. Не было никакого официоза — у Ривы не осталось для этого ни сил, ни желания. Друзья дали ей понять, что на помпезную церемонию вряд ли придет много народа, если, конечно, не позвать репортеров. Кроме того, у Первой баптистской церкви больше не было своего помещения, а мысль арендовать его никого не прельщала.