Читать книгу "Последнее лето - Константин Симонов"

– Думаю все же назначить командира танковой бригады. Для своих он – привычный, а остальных за собой потянет. Раз надеемся на моторы, на скорость – пусть танкисты и играют первую скрипку. Если до середины дня обстановка не внесет поправок, позвоню тебе от Кирпичникова, подтвержу.

Бойко кивнул. Он достаточно хорошо знал Серпилина, чтобы не придавать значения слову «думаю». Вопрос был решен.

– Главная задача авиаторам на весь сегодняшний день – защита плацдармов. Если штурмовики будут действовать, как вчера, – никакой черт нас с плацдармов не спихнет, – сказал Серпилин, прощаясь с Бойко.

Когда через час, поработав с командующим артиллерией над тем же самым – над обеспечением плацдармов, – он сел на «виллис» и поехал в войска, за его «виллисом» пристроились еще два. На одном – рация и связисты, на втором – автоматчики. По приказу за командармом при выездах на передовую должен следовать бронетранспортер. Но бронетранспортер позавчера застрял в болотистой пойме реки Прони, и, хотя его вытащили, Серпилин не желал после этого с ним связываться.

«Виллисы» гуськом выскочили из лесу и пошли на север, вдоль реки Прони.

Дождь перестал, но утро по-прежнему было серое. Над головой низко висели облака. Хорошо видная сверху, с шедшей вдоль бывших немецких позиций рокадной дороги, болотистая и широкая, почти в полтора километра, пойма напоминала о том труде, которого стоило преодолеть ее в первый день наступления. Всюду были видны следы этого труда – не столько боя, сколько именно труда. Воронок было много, но почти все старые, заросшие осокой, – следы прошлогодних осенних боев, когда фронт остановился здесь, на Проне. Свежих воронок в пойме почти не было: артиллеристы не мазали, били без недолетов, прямо по траншеям немцев на возвышенности. А немцы, подавленные нашей артподготовкой, во время атаки почти не стреляли. Только потом, когда пехота уже захватила и вторую и третью линии траншей, немцы начали бить отдельными орудиями из глубины. А позже, к вечеру, неудачно бомбили переправу.

Эти следы были свежие, а остальное все старое. Зато следов того, как волокли через пойму артиллерию, самоходки, танки, как они вязли и как их вытаскивали, щитов и настилов, в крошево расщепленных бревен и досок – всего этого было предостаточно.

Сейчас все уже вытащили, все колеса и гусеницы пошли и поползли дальше. А в первый день, когда в поту и в мыле до самой ночи преодолевали пойму, минутами казалось, что не успеют вытащить, что техника безнадежно отстанет, так и не догонит рванувшуюся вперед пехоту.

Опоздание наверстывали два следующих дня, а вернее, два дня и две ночи. В разгар наступления люди, можно считать, не живут, только воюют. Едят и спят – все на ходу, когда придется и где придется.

Трудности хочешь не хочешь, а заставляют думать: верно ли было с самого начала твое решение? Там ли ударил, где лучше всего было ударить?

Когда в первый день задержались на Проне, Серпилин тоже думал об этом. Трудности преодоления поймы недоучли, но остальное оценили верно: направление главного удара было для немцев неожиданным – ждали его ближе к Могилеву и держали там более плотную оборону. Дальнобойный полк тоже выпросили у Батюка не впустую. Попали в точку – по штабу немецкого корпуса. Серпилин, как только захватили эту рощу, послал туда вместе с разведчиком своего адъютанта – вдвоем проверить, стоял или не стоял там штаб. Доложили: стоял и уходил оттуда в спешке, даже побросал кое-какие бумаги, хотя и несущественные. Прямые попадания и в блиндажи и в штабные домики.

– На обратном пути встретил машину из разведотдела фронта. Уточняли у нас, как туда проехать, – сказал Синцов.

– Вон как! – усмехнулся Серпилин.

И когда приехавший в армию Батюк мимоходом обронил: «Не обманул меня, действительно по штабу корпуса в первый день бил, а не по пустому месту», – не удержался, съязвил в ответ: «Так точно, товарищ командующий. Первым делом, как заняли, проверил это». – «А почему сразу не доложил?» – «Узнал, что вы своего проверяющего туда послали, не хотел лишать его возможности порадовать вас личным докладом». – «Ох и вредный у тебя характер, командарм», – сказал Батюк. Сказал без особого зла; сам не любил, чтобы ему наступали на ноги, и уважал это в подчиненных.

Вчера все глубже загребали правой рукой. Там, на правом фланге, к утру первыми форсировали на широком фронте вторую реку – Басю, там же вчера к вечеру вышли на третью – Ресту и, в нескольких местах перескочив ее с ходу, пошли к Днепру.

Кирпичников действовал особенно напористо, не задерживался. Где протыкал – там и шел напролом своими передовыми отрядами, продолжая воевать у себя в тылу с еще не отступившими немцами. Один подзастрявший полк сегодня с утра был у него еще на Басе, а передовые отряды уже на Днепре.

Год назад Серпилин, наверно, в такой день, как сегодня, поехал бы не на правый фланг к Кирпичникову, где глубже всего рванулись вперед, а в левофланговый, поотставший по сравнению с другими корпус. Стал бы подгонять, чтоб выравнивали фронт, не отставали. Это, конечно, тоже делалось. Но все-таки главным для Серпилина было сейчас другое: чтоб Кирпичников вышел за Днепр, расширил плацдармы и дал возможность перебросить туда подвижную группу, а за ней и другие войска.

Не обязательно каждому корпусу наводить свои переправы. Если займем надежные плацдармы севернее, можно потом перекантовать туда часть войск с юга и пропустить их на тот берег через уже наведенные переправы. И быстрей и без лишних потерь.

В этом смысле дела пока неплохие; по донесениям первых трех дней, потери не идут в сравнение с теми, какие несли в прежние годы в схожих обстоятельствах и при меньших успехах. А идет все не так гладко потому, что война вообще палка о двух концах: и ты за нее схватился, и противник из рук не выпускает. А противник сильный, цепкий, на этом направлении с зимы сорок первого года как следует не битый.

Серпилин думал обо всем этом в дороге, попутно привычным глазом сопоставляя разные приметы общего хода дел. Эти приметы говорили, что дело движется, и создавали то настроение постепенно развивающегося успеха, которое владело и Серпилиным, и теми, кто ехал с ним, и теми, кто делал свое дело здесь, на дорогах наступления.

С просеки на дорогу вытягивали на тракторах пушки – тяжелая артиллерия меняла позиции и шла вперед. Два танка, наверно после ремонта в подвижной мастерской, с открытыми люками нагоняли своих. Почти непрерывным потоком шли машины со снарядными ящиками, в поле виднелись флажки, огораживающие минные поля. Какой-то капитан из трофейной команды с несколькими шоферами осматривали колонну немецких машин, застигнутых нашими штурмовиками на выезде из лесу. В начале и в конце колонны все было сожжено, а в середине застряли целые машины, их пробовали завести.

Облака немного поднялись, и в небе невысоко с ревом прошла сначала одна шестерка штурмовиков, потом еще три и над ними – истребители.

«Туда, к плацдармам», – успокоенно подумал Серпилин. И повернулся к сидевшему сзади Синцову.

– Люблю штурмовики! – сказал так, как говорят люди про что-то, что в их жизни уже навсегда: «Люблю степи», «Люблю березы»… – Немцы называют их «черная смерть», а для нас это жизнь. Всякий раз смотришь и думаешь: сколько они за этот вылет солдатских жизней спасут?