Читать книгу "Детский сеанс. Долгая счастливая история белорусского игрового кино для детей - Мария Георгиевна Костюкович"

героев умирает, едва открыв парк, но благодаря неуклюжей метафоре это не вызывает у героев излишней скорби, и праздник продолжается. Приблизительно так должен выглядеть хэппи-энд с нотой грусти, но, кажется, в нем еще продолжается какой-то ненаписанный сюжет Ильфа и Петрова.

В 2014 году тема компромисса с прилипчивым, как в «КиндерВилейском привидении», но уже просветительским прошлым связала еще два фильма: «Невероятное перемещение» Александра Анисимова по сценарию Риты Шаграй и новую экранизацию Янки Мавра «Чудо-остров, или Полесские робинзоны» Сергея Сычева по сценарию Егора и Федора Коневых. Оба говорят о перемещении во времени, в обоих времена путаются, и героям приходится приложить усилия, чтобы вернуть как было. Оба вопят о неизменности прошлого, от которого, кстати, героям одни неприятности. Оба молят о пионерах, способных привести эту путаницу в порядок.

«Невероятное перемещение», более простой и предсказуемый сюжет (хотелось бы написать «потому что рассчитан на младший возраст», но нет, аудитория та же: младшие школьники, хотя автор явно держит в уме подростков), вырос из одной-единственной коллизии пьесы Булгакова, а точнее, из фильма Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию». Что-то идет не так в испытании новейшего прибора, сооруженного школьником, и из прошлого в настоящее доставляется ученый с длинным именем, более известный как Парацельс. С ним доставлены двое инквизиторов, которым нужно Парацельса найти и вернуть в уютное Средневековье. Тем же озабочен Парацельс и современные школьники.

Средневековые персонажи весь фильм усиленно страшатся современности, это и заставляет их вести себя немного «с прибабахом» и, по мнению авторов, забавно: висеть на поручнях трамвая, выбегать из кинотеатра с воплями, петь церковные гимны под рок-музыку, проклинать дьявольские изобретения – кухонную плиту и телевизор, есть сосиски с йогуртом, сто раз бросаться в бессмысленную погоню и покупаться на простенькие трюки. Словом, наконец у взрослых появляется убедительная причина выглядеть придурковато: они не впали в детство – они просто из другой эпохи.

И справиться с настоящим не могут, потому что явились из прошлого: все просто. Ура, в детский мир вернулась ясность, и разрешилось болезненное недоумение: взрослые не умерли, не бросили, не отступили, не впали в детство – они просто ожившие ископаемые.

Кроме идиотично-искреннего Парацельса и кретиновинквизиторов, в фильме остались другие, современные взрослые: беспомощные родители, которые не знают, что творится в их доме, грубые учителя, которые не слышат детей и без устали придираются. Белорусский кинематограф давно опасается показывать школу, но эти маленькие улики учительской деспотии наконец предъявлены, пускай и шаржем. Ко второму десятилетию века взрослый в детском фильме окончательно сделался пародией.

При этом самые важные отношения в фильме – отношения брата и сестры – впервые с советского времени показаны довольно точно и раскованно: со взаимными, незлобивыми, но колкими, обыденными, как умывание, шпильками, с трюками против родителей и совместными выходками, с той степенью понимания несказанного, которое доступно близким. На остальное можно закрыть глаза, и кажется, нужно, потому что за пределами отношений брата и сестры начинается зона приблизительности и домыслов о детстве, нелепиц, пародий, старинных, неудачно исполненных гэгов. Но успеем заметить, что, разобравшись с пространством, герои-пионеры теперь умеют приводить в порядок и время.

Персонажи «Чудо-острова» сталкиваются с прошлым иначе: отправляются в плаванье по полесской реке, чтобы увидеть места, описанные в повести Мавра (редкий соцреалистический романтизм, особенно в сравнении с довольно циничным подростковым миром из предыдущего фильма). Их трое: к двум мальчишкам присоединилась девочка. Их дед-лесник сопровождает черного копателя вглубь речного острова: там, в гуще, есть жуткое место, в котором сходятся все времена, владение волшебника Пана (не спешите считать этого персонажа хтоническим – он просто средневековый жулик). В этом сакральном месте современные дети встречаются с героями Янки Мавра.

Детские фильмы 2000-х стали осторожно создавать забавную мифологию Беларуси: то поселив в заброшенном особняке привидение с историей, то связав с Минском Парацельса, то разместив на полесском острове временну́ю щель, из которой хлещут все эпохи. Это обратная, приятная сторона натужных измышлений о детстве, прелестное замещение тривиальной истории и географии новыми хулиганскими смыслами, славная и пока неуклюжая игра, которая только началась. Хотя мрачный взгляд увидит в этом и панический страх перед действительностью и старательную маскировку ее действительных примет. Так тоже однажды уже было – в 1930-е годы, в эпоху соцреалистических миражей.

Чудный мотив оживления вымышленных персонажей роднит «Чудо-остров» с «Приключениями в городе, которого нет» и означает, что объективное пространство исчезло, и началась зона субъективного, сверхъестественного, фантастического. Выбор, который предстоит сделать подросткам, до безумия нелеп, но он почему-то называется непростым: Пан предлагает им вечную жизнь под своим покровительством в обмен на послушание. Он испытывает персонажей на «пионерство». На этот шанс польстился бы взрослый, особенно близкий к уходу, но дети, а тем более подростки – они еще бессмертны и не признают чужой воли. С их очевидным и нетрудным отказом времена возвращаются к порядку, герои возвращаются по своим мирам: в современность. Точнее, в объективную реальность, потому что выбирают они не между жизнью и бессмертием, а между объективной и субъективной реальностью – здравым умом и безумием. Дилемма явно преждевременна, но не станем разматывать этот путаный сюжетный клубок, в нем, кажется, проступает какой-то сокровенный авторский монолог.

«Чудо-остров» по-старчески немощный фильм, говорящий простым языком немого, только почему-то разговорившегося кино. Вот, кажется, терминальная стадия разложения киноязыка. Чудо-остров, в самом деле, пространство распада, где распалось все – образы подростков, семьи, эпохи, времени и пространства, образ антагониста: ничего нет. Но как все новейшие фильмы о детях, этот, едва живой и смертельно скучный, тоже поучает и просвещает – и тоже плохими копиями со старых поучений, так что зритель, если он жив и здоров, вынужден делать то, что делают все живые и здоровые зрители на тоскливых киносеансах: спать. Пока он спит, обратим внимание на то, что в обновленном сюжете о полесских робинзонах герои-пионеры так всемогущи, что способны противостоять и спятившему времени, и сбесившемуся фантастическому миру (запрет на фантазию, ожидание беды от нее проявляется и в этом фильме). Фильм за фильмом пионеры приближались к этой божественной силе: сначала всего-навсего противостояли природе и обживали остров (первая экранизация «Полесских робинзонов» 1934 года), потом, обжив его, приручали природу, открывали месторождения полезных ископаемых (неосуществленная экранизация 1947 года), а найдя, едва не погибли от рук злоумышленников, но все же одолели зло («Дети партизана» 1954 года). Одолев, учились беречь природу и любоваться ею («Неоткрытые острова» 1974 года), и наконец, сохранив в неприкосновенности пространство, сохранили и время, и объективную действительность в свежей экранизации 2014 года. Теперь пионеры – не умеющие воображать, трезвомыслящие и всемогущие реалисты. С ними шутки плохи.

После такого вторжения