Читать книгу "Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс"

— Но как мог ты отбросить все то, за что мы сражались двадцать лет? Обесчестить память собственных сыновей?

— Не тебе говорить о моих сыновьях! — В горле у Крунара клокочет от ярости. — Ты-то выжил, а их больше нет! — Он вновь смолкает, потом продолжает уже спокойнее: — Я не жду, чтобы ты понял, каково это — видеть смерть сыновей в битве, чей смысл меркнет по сравнению с этой страшной потерей. Более того, я не жду, чтобы ты понял, каково это — узнать, что один из них еще жив.

— Антон? — обрадованно спрашивает Дюваль, и я вспоминаю, что младший сын канцлера был ему ровесником и наверняка с ним дружил.

— Антон, — кивает Крунар. — Я видел, как он упал с коня в бою при Сент-Обэн-дю-Кормье. Невозможно описать мою радость, когда мне сообщили, что он жив. Я должен был лишь передать Анну в руки регентши Франции — а это и так неизбежно случилось бы, — и моего сына отпустили бы домой.

Вот теперь картина ясна. Все действия Крунара, все люди, которых он предавал, — все являлось выкупом за единственного уцелевшего сына.

— Значит, ты хотел обменять мою сестру на Антона?

— Такой обмен казался мне справедливым. Ведь если бы не кровь моих сыновей, пролитая на поле боя, у твоей сестры не было бы ни дворца, ни короны. И потом, речь шла вовсе не о ее жизни, но лишь о герцогстве, а это разные вещи.

Сначала все было просто. Я действовал исподволь, аккуратно направляя ход событий и не причиняя вреда ни единой живой душе, но потом начал вмешиваться ты. Ты — с твоей треклятой тактикой и стратегией и ослиным упрямством! Если бы ты дал событиям идти своим чередом, ничего этого не случилось бы, но куда там! Тебе непременно понадобилось вручить сестре независимое герцогство, да еще сделать так, чтобы она его удержала! Так вот, я не ценю твою жизнь превыше жизней моих сыновей, а потому решил убрать тебя — иного выбора ты мне просто не оставил. А теперь садись, докончим игру.

— Ты всегда играешь в шахматы, держа на коленях заряженный арбалет? — усмехается Дюваль, и я с запозданием понимаю, почему он оттолкнул меня от двери.

— Не всегда. Лишь с самыми сильными противниками, — отвечает Крунар.

Ну, это как раз легко исправить. Я снимаю свой маленький самострел с цепочки на поясе. По мощи выстрела он, конечно, не чета арбалету Крунара, но ничуть не менее смертоносен. Я взвожу его, вкладываю стрелу и тихо придвигаюсь к двери.

— Твой ход первый, — говорит Дювалю Крунар.

— Нет! — Я переступаю порог. Мой самострел нацелен канцлеру прямо в лоб. — Именно так он тебя и травил! Фигурки вымазаны «силками Ардвинны»!

— Сударыня Рьенн. В новом наряде вас нелегко узнать, — приветствует меня Крунар. — О чем только думают в обители, отправляя вас в свет в подобном облачении? Или вы отказались от монастырского будущего ради Дюваля?

В его голосе звучит насмешка, но лицо бледнеет, а в глазах возникает тревога.

Меня переполняет удушающая ярость. Его вероломство запятнало чистоту обители и ввергло ее в мирские дрязги. Он использовал меня — и не только меня, саму аббатису! — как пешки в своей игре. Он едва не убил Дюваля и, вполне вероятно, отнял у его сестры трон. Мне жаль его сыновей, и павших, и в особенности живого. Но я не намерена отдавать все, что мне дорого, ради Антона.

Я смотрю на него, готовая убить, но палец отказывается спустить тетиву. Встретившись лицом к лицу с милосердием Мортейна, я теперь готова усматривать его повсюду. Крунар очень многим принес зло, но семя его предательства произросло из любви к сыну.

Убив его, я свершу справедливость, но вместе с тем и дам волю гневу, кипящему в моем сердце. Этого я не могу допустить. Бродя по бранному полю, я поклялась, что никогда более не стану орудием мести.

Я не могу отнять жизнь у этого старого хитрого лиса, хотя он вполне заслуживает расправы.

Разочарованно вздохнув, я опускаю руку с самострелом, но тотчас резко разворачиваюсь и с силой бью им Крунара по голове. На миг в его глазах отражается изумление — и они закатываются под лоб. Канцлер безвольно поникает в кресле.

Дюваль оглядывается на меня и с непроницаемым видом интересуется:

— Это твой Бог снова твою руку направил?

— Нет, — говорю я, посматривая на недвижное тело Крунара. — Мне самой показалось, что так будет правильно. А что, есть идеи получше?

— Ну, я не отказался бы взять его за глотку.

Он изучающе глядит на меня, и я стараюсь не встречаться с ним глазами.

— Мне самой хотелось вынуть из него душу, — говорю я. — Но нам он нужнее живым: так мы сможем очистить твое имя перед советниками.

Полагаю, мои убогие объяснения не могут обмануть Дюваля. Он слишком зорок и всегда таким был. Как же хорошо, что он жив и снова видит меня насквозь!

Ехать до Ренна два дня, но Дюваль еще слаб, и мы добираемся за три.

То, что мы еле тащимся, ничуть не раздражает меня. Если уж на то пошло, мы с ним впервые одни, никуда не торопимся и не должны беспокоиться ни о чем. Когда покидаем Геранд, туманные дни уступают солнечной погоде, которую принято называть «летом Мортейна». Я уверена, что это еще один подарок нам от моего Бога.

Холодный свежий воздух изгоняет последние остатки яда из легких Дюваля, и он быстро восстанавливает здоровье. Мы болтаем и смеемся во время езды. Кажется, я никогда еще не смеялась так много. В пути Дюваль показывает мне имения своего отца, я же останавливаюсь для благодарственной молитвы у каждого придорожного менгира.

Ночи принадлежат нам безраздельно. Мы садимся у огня, который разводит Дюваль, мы соприкасаемся бедрами и плечами, мы пьем вино из одного меха и едим мясо, зажаренное на палочках. Мы говорим обо всякой чепухе, которая имеет значение лишь для нас.

Это роскошь общения наедине, и я понимаю, что скоро все должно завершиться. Слишком скоро.

В последнюю ночь нашего путешествия Дюваль удивительно молчалив. Вытянув из моих волос ленту, он перебирает ее в руке.

— Что с тобой? — спрашиваю я наконец.

Он поднимает голову. В его глазах отражается пламя огня.

— Когда приедем в Ренн, нам придется принимать решения.

Я отворачиваюсь. Еще длится наша последняя ночь, а окружающий мир уже вторгся в наш разговор.

— Знаю, — говорю я и, подобрав палочку, шевелю угли.

— Исмэй, если я тебе не противен, выходи за меня.

Я не могу передать, насколько потрясена этой честью. Честью, о которой никогда даже не помышляла.

Он улыбается.

— Полагаю, — говорит он, — святой Камул со святым Мортейном уж как-нибудь поладят между собой. В мире смертных они часто рука об руку трудятся.

Я тоже расплываюсь в невольной улыбке. Вот такой он всегда. Ужасно практичный.

— Возможно, господин мой. Война и Смерть неразлучны. Только мне нужно сперва переговорить с аббатисой.