Читать книгу "На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль"

Жандарм совсем раскис и опустился в кресло.

— Я не отстану, князь, — произнес он. — Один только раз в жизни я стоял на коленях, да и то перед женщиной. Неужели вы желаете, чтобы я встал перед вами? Поймите, арест Кобзева мне нужен ради вас: или — я, или — Дремлюга!

Мышецкий чуть было не крикнул: «Да при чем здесь этот Кобзев? Хватайте уж тогда Борисяка…», но вовремя сдержался и дал согласие на арест Кобзева, хотя и взял слово с жандарма, что ни сегодня, ни завтра Иван Степанович арестован не будет. Это подло, это бесчеловечно требовать от него подобных жертв. Но он поставлен перед неразрешимой дилеммой: Кобзев — для совести, а жандарм — для управления губернией.

— Милый князь, — ответил Сущев-Ракуса, сворачивая ордер, — я никогда не злоупотреблял вашей добротой. И я не намерен хватать Кобзева сразу же. Просто ваша подпись сообщит мне уверенность в своей власти! Позвольте мне пожать вам руку за ваше гражданское мужество?..

Полковник ушел, и снова висок прорезала боль. Сергей Яковлевич достал из шкафа огурцовские полсобаки, выпил «монопольки». Присел обратно к столу. И — совсем некстати — появился на пороге предводитель Атрыганьев (номинально заступивший на должность вице-губернатора). Встреча с этим господином была Сергею Яковлевичу особенно неприятна из-за той роли, которую играла Додо в его «патриотической» организации.

Первым делом предводитель напомнил, что у него в цирке появился новый клоун — «превеликая бестия»; губернаторская ложа к услугам Мышецкого и всего его семейства.

— Итак, Борис Николаевич, чем могу быть полезен?

— Кажется, — со значением ответил предводитель, — на этот раз буду полезен вам я.

— Коим образом, Борис Николаевич?

Атрыганьев не совсем-то вежливо положил на стол губернатора свою толстую палку.

— Вы же знаете, — подсказал он, — что в городе появились первые политические лозунги. Они идут от депо — это ясно, как божий день. И мои ребята готовы выступить по первому же сигналу. Одно ваше слово!

— Выступить… куда и зачем? — спросил Мышецкий, растирая висок. — В городе усилилось пьянство. А где пьянство — там и помрачение разума. Вы ничего не сможете сделать, когда полетят стекла!

— Это намек? — недовольно спросил Атрыганьев (только сейчас Мышецкий вспомнил, что предводитель владеет стекольной фабрикой). — Стекла можно вставить. Лучше битые стекла, нежели этот кавардак в губернии! И я, как исполняющий должность вице-губернатора по совместительству с высоким…

— Постойте! — властно обрезал его Мышецкий. — Если вы имеете в виду исключительно волнения рабочих, то обращайтесь по этим вопросам к Аристиду Карповичу… В данном случае это как раз его стихия!

— Жандарм сошел с ума, — возразил Атрыганьев.

— Вот уж не думаю, — ответил Сергей Яковлевич. — Жандарм умнее нас с вами. А деятельность Зубатова была в свое время одобрена свыше. Наш долг не чинить препятствий этой странной разновидности «социализма».

— Но немчура-то…

— Немцы здесь ни при чем!

— Но жиды-то…

— И евреи ни сбоку припека!

Атрыганьев вздохнул и забрал со стола свою палку.

— Я могу быть свободен? — спросил он, багровея.

— А я никогда и не связывал вас ничем…

Направляясь к дверям, предводитель все-таки не сдержался и выговорил с наслаждением:

— Сочту своим долгом честного столбового дворянина предупредить вас, князь, что вы опасно либеральничаете. В городе уже известно о том спиче, какой вы закатили на поминках по Симону Геракловичу.

— Что же вам не понравилось в этом «спиче»?

— Я понимаю, — намекнул Атрыганьев, — вы были несколько не в себе. Марсала-то крепкая! Но… нельзя же, князь, вот так, среди бела дня, призывать конституцию!

— Кому что нравится, Борис Николаевич: один любит арбуз, а другой — свиной хрящик.

— Позвольте откланяться? — сказал предводитель.

Сергей Яковлевич не пошевелился.

— Князь! — возвысил голос Атрыганьев. — Я вам кланяюсь. Мышецкий смотрел куда-то мимо него.

— Без працы не бенды кололацы, — сказал он, и Атрыганьев выскочил за двери.

Тогда он позвал Огурцова, велел закрыть кабинет.

— Всю жизнь я презирал пьяниц, — сказал Мышецкий и разлил водку по стаканам. — Средство простонародное, но зато безотказное… Вот за этим окном пролетел однажды мужик. Взял вот так — и пролетел! А куда он делся потом — не знаю.

— Умер, — сказал Огурцов.

— Что?

— Умер, говорю. Пятеро детишек — мал мала меньше…

Сергей Яковлевич быстро опьянел от крепкой «монопольки».

— Ну и ладно! — сказал он. — Я тоже вот вскоре… полечу. Только раздуются фалды моего фрака да посыплется из карманов мелочь. Кто-нибудь подберет… Выпьем! Паскудно все и проклято — все, чего ни коснешься!

— А вы-то меня, — вдруг закусил губу Огурцов, — как собаку худую, шпыняли. Сколько вы меня по этой половице гоняли… Стыдно, сударь! Я ведь в отцы вам гожусь…

Мышецкий положил руку на плечо старого чиновника:

— Простите… прости!

— Маленький я человечек. Вот такой крохотный, — Огурцов показал свой ноготь. — А мне ведь тоже, как и вам, желательно себя человеком чувствовать! Прилетели вот вы сюда к нам, наорали на всех, распихали по «третьему пункту». А чего вы добились-то? Взяток — не брать. Да мы и без вас хорошо знаем, что — грех это! Не для этого вас из Петербурга прислали.

— Огурцов, брат мой, о чем ты?

— Выпили мы полсобаки, и ладно! Могу еще сбегать за половиной… Что вы так на меня смотрите, князь? Думаете, я не беру? Эва, с чего бы пил тогда я? У нашего брата, чиновника, своя статья. Рабочий — бунтует, потому что ему взять-то — негде! А мы и не бунтуем, потому что… берем!

Мышецкий поднялся из-за стола, покачнулся.

— Что же ты раньше молчал? — спросил он. — Тихий был?

— А и молчал, сие верно… Ждал, когда вы сломаетесь. Аукнулось, князь! Теперь-то вы меня слушать будете. Маленький я человек, да от земли-то мне, с низов самых, хорошо все видится, что наверху творится…

Огурцов уложил губернатора на диван, стащил с него ботинки и закрыл снаружи двери кабинета, обещав разбудить к вечеру, что он и сделал.

Вечером Сергей Яковлевич побрел домой, где его встретила Сана.

— Никак вы хмельной? — спросила кормилица. — В губернии эвон что творится, а вы… эдак-то! Нехорошо, князь.

Только сейчас Мышецкий заметил, что Сана увязывает узлы, кладет поверх них свою гитару.

— Сана, неужели ты уходишь от нас?

— Ухожу, Сергей Яковлевич, не взыщите. Надоело все!

— Разве плохо тебе у нас? Или обидели?