Читать книгу "Солнце и смерть. Диалогические исследования - Ганс-Юрген Хайнрихс"

Вопреки расхожему мнению, О. Шпенглер вовсе не говорил о гибели Европы – он описывал всего лишь начало старости Запада. Название – «Закат Западного мира» – определилось у него еще до Первой мировой войны, в 1912 году, и было призвано обозначать «охватывающую несколько столетий всемирно-историческую эпоху, в начале которой мы теперь находимся»[299].

Смысл этого «заката» таков: гибкий и подвижный, «творческий» в юности организм начинает свой «закат» именно с того момента, когда прекращает обновляться и импровизировать. Проведем аналогию между развитием культуры и развитием, например, дуба. Человек наивный будет полагать, что могучее дерево обладает значительно большей жизненной энергией, чем росток, едва пробившийся из желудя. И – ошибется. Росток значительно сильнее. Он обеспечивает такую силу давления на единицу площади, которую не может развить самый большой и мощный пресс, созданный человеком. Это позволяет нежному на вид ростку взламывать асфальт. (Такое свойство ростка ныне именуется «мягкой силой» и вдохновляет партии «зеленых», которые реализуют такую же стратегию на практике – давят мягко, с виду – ненасильственно, но постоянно и мощно. Эту же тактику в последнее время осваивает «системная оппозиция».) Росток, пробившийся из желудя, жизнеспособнее взрослого дуба. И врачам известно о поразительной живучести новорождённых детей: брошенные без помощи, они порой способны сохранять жизнь в таких ужасных условиях, в которых взрослый человек давно умер бы.

В принципе, та же закономерность наблюдается и в жизни государств, фирм и организаций – если их тоже, по примеру представителей «философии жизни», к которой принадлежат Ф. Ницше, О. Шпенглер и П. Слотердайк, рассматривать как организмы особого рода. Эти «социальные организмы» наиболее жизнеспособны и динамичны именно тогда, когда находятся на стадии новорождённого, на стадии ростка, – а гибнут они, казалось бы, «безвременно», – достигнув полного расцвета. Пока фирма располагается в единственной тесной комнатушке, где сотрудники, что называется, толкаются локтями и пишут друг у друга на коленке, она бурно развивается. Как только она строит себе солидный офис – или какой-нибудь Дворец съездов, – она начинает закатываться и умирает. Так буря ломает утративший гибкость, чересчур одеревеневший дуб, но ничего не может сделать с молодой порослью.

О. Шпенглер отводил Западной культуре еще несколько веков жизни. Менее столетия спустя П. Слотердайк констатирует – она отжила свое, будучи пораженной тотальной культурной чумой. «Фаустовская» душа, по О. Шпенглеру, страдает «клаустрофобией» – она отвратительно себя чувствует в замкнутых пространствах. Она все время устремляется в бесконечность. Это она в начале своего существования погнала западноевропейских мореплавателей в открытое море, за океан. Это она заставила их изобрести перспективу в изобразительном искусстве – потому что перспектива позволяла не только устремляться в бесконечность, но и осваивать таким образом пространство, овладевать им до самого горизонта, одним взглядом повелевать этим пространством и подчинять его себе. «Фаустовская» душа, утверждает О. Шпенглер, не просто устремляется в бесконечность – она пытается «открыть» там что-то для себя, как расхитительница гробниц Лара Крофт, и присвоить это себе – не считаясь с тем, кто был прежним хозяином «открытого».

П. Слотердайк констатирует, что ныне этот процесс достиг финальной стадии – глобализация близка к завершению, больше устремляться некуда. Мир стал единым и унифицированным. Но теперь европеец переживает потрясение, когда аналогичное «открытие Европы» осуществляют жители некогда «открытых» им земель на других континентах – выходцы из бывших колоний, которые теперь «открывают» для себя Старый Свет и принимаются его осваивать…

Пока «фаустовская» душа Западного мира была на стадии восходящего развития, она воплощала устремленность в бесконечность в достижениях духовных и художественных, в творчестве поэтов, художников, богословов и философов, – имея западноевропейскую душу, они хотели объять весь космос. Поначалу эти попытки были бесконечно разнообразными и творческими. Закат начался тогда, когда «сатанизм машины»[300] начинает стандартизировать их, что необходимо для массового производства: «Так завершается спектакль высшей культуры, весь этот удивительный мир божеств, искусств, идей, сражений, городов, снова приходя к первичным фактам вечной крови, тождественной с вечно циркулирующими космическими потоками»[301].

Иными словами, уже О. Шпенглер видел, что на смену устремленным в бесконечность творцам приходит глобальная власть «пользователя» техники, который требует всеобщей стандартизации, единообразия эффективных технологий, как производственных, так и культурно-образовательных. Происходят революции промышленного, а затем и офисного пролетариата. И «эффективный пользователь» техники и культуры становится первобытным дикарем, вооруженным совершенной техникой.

Этот шпенглеровский мотив находит свое развитие в философии первого поколения Франкфуртской школы (М. Хоркхаймер, Т. В. Адорно), а также в учении «позднего» М. Хайдеггера, которые сильнее всего повлияли на Слотердайка. М. Хайдеггер упоминается едва ли не в каждом его крупном произведении, а об увлечении идеями Франкфуртской школы (или Критической Теории) Слотердайк говорит сам.

Общее в учениях М. Хайдеггера и представителей Франкфуртской школы сводится к тому, что благодаря поиску «эффективности» в стремлении распространиться как можно шире и дальше западноевропейская культура использует технику, воплощая в металле это свое стремление к всепроникновению и всевластию. Затем созданная человеком техника начинает господствовать над ним. Она отчуждается и начинает жить отдельной, самостоятельной жизнью. Она – как все живые существа на свете – стремится к своему расширенному воспроизводству. Именно это стремление техники размножиться плодит машиностроительные заводы, заставляет производить вооружения, чтобы воевать за руду и источники энергии. Расширять производство техника не может, не переходя к стандартизации и конвейерному производству. Она начинает штамповать для своего обслуживания стандартизованных взаимозаменяемых специалистов и строить для них дешевые «гаражи», производя в городах массовую застройку. При предприятиях создаются поликлиники, больницы и санатории – ремонтные мастерские для живых машин. Вводятся образовательные стандарты первого, второго и третьего поколений – стандарты-дети, стандарты-родители и стандарты-дедушки. Жизнь, всюду жизнь. Достаточно однообразная и скучная, зато эффективная и всепоглощающая.

Это вовсе не торжество «физиков» над «лириками». Великий инженер, изобретатель, естествоиспытатель – фигура столь же творческая и самобытная, сколь и великий художник. Но и в искусстве, и в культуре, и в образовании, и на производстве их оттесняет от власти зашоренный техник-«аппаратчик», который не понимает, чем управляет, действуя только в пределах инструкции – «от сих до сих». При этом только ученый знает, насколько непознаваем мир; только изобретатель знает, насколько хрупко его детище. «Пользователь» – техник ни о чем подобном не ведает – и чувствует себя всесильным. Он готов стать «механизатором широкого профиля» и осваивать все, что угодно. (А также управлять любым социальным механизмом.)