Читать книгу "Только с дочерью - Бетти Махмуди"

– Что у вас в сумке? – спросил он.

Я вытряхнула ее содержимое на холодный, каменный пол – раскраски Махтаб, наша запасная одежда, драгоценности, деньги, монеты для телефонных звонков Амалю, паспорта.

– Я это заберу, – сказал Мосейн.

Может, он просто вор? – пронеслось у меня в голове. Может, он нас грабит? Спорить было бессмысленно. На пальцах мне удалось объяснить ему, что я хочу оставить себе часы – «смотреть время». Все остальное я придвинула ему.

Мосейн рассортировал вещи.

– Завтра, – сказал он на фарси, – наденьте на себя все, что сможете. Остальное оставьте здесь.

Он повертел в руках два моих жемчужных ожерелья и жемчужный браслет, затем сунул их в карман.

Пытаясь ему угодить, я сгребла всю свою косметику и протянула ему.

– Отдайте это своей жене. Есть ли у него жена?

Он сложил в стопку деньги, паспорта и мое золотое ожерелье.

– На ночь оставьте это у себя, – сказал он. – Но, прежде чем мы двинемся в путь, я должен буду все это у вас взять.

– Хорошо, – быстро согласилась я.

Он посмотрел на книжку, которую Махтаб прихватила с собой. Это был учебник фарси. Когда он сунул его за пазуху, Махтаб расплакалась.

– Он мне нужен, – всхлипнула она.

– Я верну, – отозвался Мосейн.

С каждой минутой он становился все загадочнее. При всей его доброжелательности, смысл его слов и действий не оставлял нам выбора. Он улыбнулся нам с отеческой снисходительностью; его жемчуга оттягивали мои карманы.

– Я приду завтра, – сказал он. И вышел в темную, морозную ночь.

Вернулась женщина и тут же начала приготовления ко сну. Оказалось, что одеяла, которые она аккуратно свернула в углу, должны были служить постелью нам, ей, ее мрачному мужу и малышу.

Было поздно, и мы с Махтаб свернулись калачиком на одном из половиков, поближе к керосинке, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться. Наконец Махтаб забылась тяжелым, тревожным сном.

Уставшая, мучимая беспокойством, я лежала рядом с дочерью, дрожа от холода и голода. Я боялась, что Махмуди каким-то образом напал на наш след и пустился в погоню. Я боялась полиции, солдат, пасдара. Боялась завтрашнего дня и коварного перехода через границу. Каков-то он будет? Придется ли нам с Махтаб притворяться больными или ранеными в карете «Скорой помощи» Красного Креста?

Я боялась за отца. За маму. За Джо и Джона.

Незаметно мои страхи вогнали меня в полузабытье – я то погружалась в сон, то просыпалась.

К рассвету в сарае стало нестерпимо холодно. Махтаб непроизвольно вздрагивала во сне.

Женщина поднялась спозаранок и принесла нам чай, хлеб и очередную порцию прогорклого, несъедобного сыра. Мы пили чай и жевали черствый хлеб, когда вдруг женщина преподнесла нам сюрприз – семечки подсолнуха на жестяном блюде. Глаза Махтаб расширились от возбуждения. Мы были так голодны, что я не сомневалась – она набросится на семечки и съест их все разом. Вместо этого она аккуратно разделила их на две равные части.

– Мамочка, нельзя, чтобы мы все съели сегодня. Надо оставить немного на завтра. – Она указала на маленькую кучку. – На сейчас вот это. А остальные припасем на потом.

Я была удивлена ее рациональностью. Ее тоже тревожила шаткость нашего положения.

Женщина возилась во дворе, трудясь над маленькой, примитивной печуркой. Она готовила курицу, которую сама зарезала и выпотрошила. Как же мы были голодны!

Чудесный аромат куриного жаркого проникал в открытую дверь сарая; женщина вошла и принялась мыть сабзи.

Я присоединилась к ней, предвкушая наслаждение от горячей еды.

Курица была готова, тарелки расставлены на полу в сарае, и мы уже почти приступили к пиршеству, когда появился Мосейн.

– Живо! Живо! – велел он.

Женщина, вскочив на ноги, выбежала из сарая и вернулась с охапкой одежды. Она проворно обрядила меня в яркое курдское одеяние. Оно состояло из четырех платьев, первое из которых было с длинными рукавами шириной в три дюйма, свисавшими на два фута ниже запястья. Поверх этого платья она через голову натянула на меня остальные и оправила юбки. Последнее было из тяжелого бархата и парчи и являло собой яркое сочетание оранжевого, синего и розового цветов. Затем женщина аккуратно закатала свисавшую часть рукава, в результате чего на запястье образовался толстый манжет.

Она плотно обмотала мне голову длинным куском материи, оставив концы свободно болтаться сбоку. Я превратилась в курдянку.

Махтаб осталась в своем пальто.

Мосейн сообщил мне, что часть пути мы проедем верхом.

– Но у меня нет брюк, – сказала я.

Он исчез и вскоре появился с парой длинных, узких в бедрах мужских брюк. Я закатала рукава и попыталась натянуть штаны под многочисленными юбками. Я в них с трудом втиснулась – о том, чтобы застегнуть молнию, не могло быть и речи, – но это было лучше, чем ничего. Затем Мосейн дал нам с Махтаб по паре плотных шерстяных носков. Мы надели их в башмаки.

Теперь мы были готовы.

Мосейн потребовал у меня деньги, золотое ожерелье и паспорта – то есть все наши ценности, исключая часы. Однако сейчас было не время беспокоиться о безделушках, ничего не значивших в нынешних суровых обстоятельствах.

– Живо! Живо! – повторил Мосейн.

Следом за ним мы вышли из сарая, так и не притронувшись к горячей еде, и забрались в голубой пикап. За рулем, как и прежде, сидел второй человек. Пикап выехал из ворот и покатил вниз от деревушки все по той же проселочной дороге, а потом по большаку с черным покрытием.

– Не волнуйтесь, не волнуйтесь, – повторял Мосейн. С трудом изъясняясь на фарси и время от времени сбиваясь на курдский диалект или на турецкий язык, он изложил нам план действий. Сначала мы поедем на этом пикапе, потом пересядем в грузовик и наконец – в красную машину.

О деталях он ничего толком сказать не мог. Я надеялась, что они отработаны лучше, чем в изложении Мосейна.

Что касается Мосейна, то я по-прежнему пребывала в замешательстве. Его поведение внушало мне некоторые опасения. У него находились мои деньги и драгоценности. О паспортах я беспокоилась меньше всего, так как без виз в них не было никакого проку. Если б только нам удалось добраться до американского посольства в Анкаре, то мы бы наверняка получили новые паспорта. А вот деньги? И драгоценности? Меня волновала не столько их стоимость, сколько намерения Мосейна.

С другой стороны, он был заботлив и добр. Он по-прежнему оставался движущей силой побега, моей единственной надеждой на спасение, и мне ужасно хотелось воспринимать его как защитника и наставника. Пойдет ли он с нами до конца?