Читать книгу "Роман без вранья. Мой век, мои друзья и подруги - Анатолий Мариенгоф"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кирка входит, целует меня в затылок, берет газету, берет со стола папиросу, закуривает и садится на низкую скамейку возле потрескивающего камина. Это теперь его любимое место.
– Что скажешь, Кирка?
– Да все то же, папа.
– А именно?
– Война.
– Ну?
– Она, папа, действует мне на нервы. Словно кто-то омерзительно скребет ногтем по стеклу. Так бы и дал в морду: не воюй!
– Ну и дай.
– Кому?
– Человечеству, которое еще не поумнело, хотя и живет на этом комочке грязи не первую тысячу лет.
– К сожалению, папа, я не Бернард Шоу.
– Неужели?
– Да и он только гладит по щекам, а не бьет по физиономии.
Кирка глубоко затягивается:
– Валя мне не звонила по телефону?
– Нет.
Он бросает окурок в камин:
– Может быть, Шура подходила к телефону? И кричит:
– Шура-а-а!.. Валечка мне не звонила?
– Не-е-ет!
Между его бровей ложится тоненькая морщинка.
– Тебя, Кирюха, это волнует?
– Как будто.
– Тогда позвони ты Валечке.
– Не желаю.
Со двора раздается резкий дребезжащий свисток.
– Это, пожалуй, нам свистят, – говорит он. – Шторы плохо задернуты. В наш век мир предпочитает темноту.
И, задернув поплотней шторы, он добавляет:
– Мы потерянное поколение, папа.
– А уж это литературщина. Терпеть ее не могу. И добавляю:
– Бодрей, Кирюха, бодрей. Держи хвост пистолетом.
4 марта Кира сделал то же, что Есенин, его неудавшийся крестный.
Родился Кира 10 июля 23-го года.
В 40-м, когда это случилось, он был в девятом классе.
На его письменном столе, среди блокнотов и записных книжек, я нашел посмертное письмецо:
Дорогие папка и мамка!
Я думал сделать это давно.
Целую.
В глубокой старости благополучнейший Гете сказал, что за свою длинную жизнь он, в общем счете, был счастлив не больше пятнадцати минут.
Моя жизнь не так уж благополучна. Но счастлив я был больше пятнадцати минут. Однако ни разу не мог сказать: «Сегодня я самый счастливый человек на земле!»
А вот в страшные мартовские дни я был убежден, что среди миллиардов людей, населяющих землю, я самый несчастный человек.
В том же, конечно, была уверена и мать Киры.
Все время вспоминаю разговор с Ольгой Ивановной Пыжовой о счастье:
– Вот оно, вот оно, и… нет его!
Из Киркиных записных книжек, тетрадей и блокнотов. Почти без выбора.
* * *
«Поздно вечером я возвращался домой. На дворе, прислонившись к стене, стоял пьяный. Он был маленький, лысый. Рядом в грязи валялась его шапка. Пьяный стоял и плакал. К нему подошел мальчишка и ударил его по лицу. За что? Так. Пьяный плакал. Он чувствовал, что его жизнь горька, как дешевая папироса. Он побежал за мальчишкой. Другой мальчишка дал пьяному подножку и тоже ударил его. Пьяный упал в лужу. Стукнулся головой об асфальт.
Мне показалось, что люди все-таки очень жестоки».
* * *
«Я занимаюсь с немкой. У нее серые грязные волосы и нависшие брови. Она побывала в Париже, в Лондоне, в Берлине, в Риме. Даже в Шанхае. А сидит и рассказывает мне старые сентиментальные истории из учебника немецкого языка».
* * *
«Будущее поэзии, если у нее вообще есть будущее, заключается в коротких лирических стихах, которые можно будет успеть прочитать, стоя в небольшой очереди за хлебом».
* * *
«Не надо употреблять слов „всегда“ и „никогда“. За них мы не можем ручаться».
* * *
* * *
«Я сижу один, и мне хочется, чтобы кто-нибудь позвонил, поздравил с Новым годом. Зачем скрывать? Именно, чтобы она позвонила и сказала издалека: „Киру можно?“ В эту минуту я слышу телефонный звонок. Я бегу, перескакиваю через тахту и хватаю трубку. „Алло!.. Киру можно?“ – „Это я… Кира!“ – „Не Киру, а Шуру…“
Шура – наша домработница».
* * *
«Слово „грусть“ вызывает у меня тошноту. Всякий дрянной поэтишка, недалекий составитель романсов, глупый человечек стараются скрыть недостаток мыслей и чувств словом „грусть“».
* * *
«Секрет театральности Шекспира в том, что он своими метафорами, рассуждениями и мыслями не тормозит развития пьесы, а наоборот – ускоряет».
* * *
«На ночь приходили меня целовать папа и мама. Сначала целовал папа, и обязательно в лоб, потом мама – в щеки и губы. Мама целовала так, как будто прощалась надолго и не могла насмотреться».
* * *
«Я хочу, чтобы Валя была около меня и чтобы она любила меня. А если нет, то и не надо, можно и так».
* * *
«Презирал, любил, ненавидел, возмущался, восторгался; и это – в течение одного какого-нибудь дня, даже в течение часа».
* * *
«Иногда мне кажется, что я неспособен чувствовать. Всякое возникающее во мне чувство я стараюсь проанализировать, разобрать по винтикам, и оно делается каким-то мелочно – ничтожным».
* * *
«Им нравились фотографические карточки, где они совершенно не были похожи на себя. Эти карточки награждали их чертами, которых у них не было, и они начинали верить в них, воображать, что они действительно ими обладают».
* * *
«Я все время думаю о ней, а о чем она сейчас думает? Вдруг она сейчас с кем-нибудь танцует? Вдруг кто-нибудь обнимает сейчас ее? А? Нет, не может быть, она, наверно, с родителями».
* * *
«По-моему, я довольно мелкими шагами иду к славе. Но мне еще мало лет. Успеется».
* * *
«Женщина вспоминает дни, которые ушли. Она видит их перед собой такими, какими они были, с той разницей, что в хороших днях она опускает плохие мелочи, а в плохих днях – хорошие».
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Роман без вранья. Мой век, мои друзья и подруги - Анатолий Мариенгоф», после закрытия браузера.
