Читать книгу "Дневник писательницы - Вирджиния Вулф"

В войне затишье. Уже шесть ночей нет воздушных налетов. Однако Гарвин говорит, что близится великое сражение — примерно через три недели — и все: мужчины, женщины, дети, собаки, кошки, даже долгоносик — должны запастись оружием и верой — и так далее. Очень холодно — перед рассветом. Несколько подснежников в саду. Правильно, думала я: мы живем без будущего. Это странно, но мы уперлись в закрытую дверь. Теперь письмо — новым пером — Энид Джоунс.

Пятница, 7 февраля

Почему на меня напала депрессия? Не помню. Мы смотрели Чарли Чаплина. Подобно коровнице, нашли его скучным. Я писала с некоторым подъемом. С миссис Трейл должно быть покончено до нашего отъезда в Кембридж. Скоро неделя паводка.

Воскресенье, 16 февраля

После недельного паводка жуткая серая вода. Больше всего мне понравился обед с Дэди. Светло и доверительно. Мне понравилась мягкая серая ночь в Ньюнхеме. Пернел встретила нас в своих церемониальных апартаментах, где все отполировано и рассчитано на зрителя. На ней было нечто мягкое, красное с черным. Мы сидели возле ярко горевшего камина. Забавная порхающая беседа. В будущем году она уезжает. Потом Лечворт — рабыни, прикованные к своим машинкам, искаженные застывшие лица и печатные машинки — требуются все более и более умные машины, складывающие, прессующие, клеящие и выпускающие образцовые книги. Они могут наклеить тряпку и имитировать кожу. Наш «Пресс» вновь на витрине. В стране смотреть не на что. Долгие поездки на поездах. Скудная еда. Нет масла, нет джема. Старые пары ставят на стол мармелад и виноградные косточки. Разговаривая возле камина, едва ли не шепчутся. Элизабет Боуэн приехала через два часа после нашего возвращения и вчера уехала; завтра приедет Вита; потом Энид; потом, возможно, я вновь отправлюсь в одну из моих «высших» жизней. Пока еще нет.

Среда, 26 февраля

Моя «высшая» жизнь почти целиком посвящена елизаветинской драме. Закончила «Пойнтц-Холл», или «Маскарад»; драма — наконец-то — сегодня угрюм «В антракте».

Воскресенье, 8 марта

Только что вернулись после речи Л. в Брайтоне. Похож на иностранный город: первый весенний день. Женщины сидят на скамейках. Прелестная шляпка в кафе — до чего же мода веселит взгляд! Там же, в кафе, морщинистые старухи, нарумяненные, разодетые, похожие на ожившие трупы. Официантка в хлопчатобумажной шотландке. Нет: я не замышляла никаких интроспекций. Вспомнила фразу Генри Джеймса: постоянно наблюдаю. Наблюдаю, как проходят годы. Наблюдаю жадность. Наблюдаю собственную депрессию. Это полезно. Надеюсь. Настаиваю на проживании этого времени самым полезным образом. Сойду в небытие с развевающимися знаменами. Похоже, я на грани интроспекции; но пока еще не впала в нее. Допустим, я покупаю билет в музей; езжу туда каждый день на велосипеде и читаю книги по истории. Допустим, я выбираю по одному персонажу в каждой эпохе и пишу о нем и обо всем, что вокруг него. Замечательное занятие. А теперь я с удовольствием замечаю, что уже семь и мне пора готовить обед. Пикша и колбасный фарш. Думаю, это правильно — иметь фарш и пикшу, если увековечиваешь их на бумаге.

Письма адресованные Литтону Стрэчи (1906–1930)

Как бы ни бранили Стрэчи, они всегда остаются для меня источником неисчерпаемой радости — такие они искрящиеся, ясные и находчивые. Надо ли говорить, что я запасаю качества, которые больше всего меня восхищают, для людей, Стрэчами не являющихся? Мы с Литтоном так давно не виделись, что основные впечатления о нем я беру из его работ, правда, статья о леди Эстер Стэнхоуп у него не из лучших.

Дневник. 17 апреля 1919 года

В субботу к ланчу пришли Литтон и Уэббы, и когда я рассказывала о моих триумфах, мне как будто почудилась легкая тень на лице Литтона, которая исчезла не прежде, чем разговор перешел на другую тему. Что ж, к его триумфам я относилась примерно так же. Мне не доставляло удовольствия, когда он разглагольствовал об экземпляре «Знаменитых викторианцев», поставленном на полку и надписанном «М» или «Г» то ли мистером, то ли миссис Асквит. Мысль, очевидно, ему понравилась.

Дневник. 10 июня 1919 года

Я проснулась ночью с ощущением, будто нахожусь в пустом зале: Литтон умер, вокруг — фабрики. Смысл жизни — когда я не работаю — сразу мельчает и теряется. Литтон умер, и нет ничего конкретного, чем можно было бы отметить его жизнь. А они пишут о нем дурацкие статьи.

Дневник. 8 февраля 1932 года

Прихожу домой и пытаюсь сосредоточиться на Паскале. Не получается. Все же это единственный способ прийти в себя, так что я хотя бы стараюсь успокоиться, если не в силах понять. Тонкости теологии мне не даются. Тем не менее, я понимаю Литтона — моего милого старого змея. До чего призрачна наша жизнь — он мертв, а я читаю его и стараюсь делать то, что мы оба хотели делать в этом мире; хотя иногда прошедшее кажется мне иллюзией — все было так быстро: жизнь оказалась быстротечной и нечего предъявить, кроме маленьких книжечек. Вот почему я топаю ногой и останавливаю мгновение.

Дневник. 29 июня 1939 года

1. Лондон

22 ноября 1906 года

Дорогой мистер Стрэчи!

Мы были бы рады видеть вас у себя, если у вас найдется время навестить нас. Устроит ли вас следующее воскресенье в шесть часов? Ванессе гораздо лучше, и она не прочь поболтать с вами.

Искренне ваша, Вирджиния Стивен[340].

2. Сент-Ивз 22 апреля 1908 года

Дорогой Литтон!

Другой бумаги, кроме этой, которую тут называют коммерческой, в Корнуолле нет. Если бы вы знали, в каких обстоятельствах я пишу это письмо, вы бы наверняка назвали меня моралисткой. У меня есть гостиная, которая на самом деле столовая, а в ней стоит буфет с графинчиком и серебряной коробкой с бисквитами. Я пишу за обеденным столом, отвернув с уголка скатерть и отодвинув серебряные горшочки с цветами. Так мог бы начинаться роман мистера Голсуорси. У моей хозяйки, хотя ей пятьдесят лет, девять детей, а было одиннадцать; и самый младший вполне может кричать целый день. Если знать, что их гостиная рядом с моей и отделена лишь тонкой стенкой с раздвижными дверьми, — как вы назовете эту фразу? — то понятно, что мне трудно написать что-нибудь о Дилейне как о «человеке». Смит[341] прислал мне длинное письмо с указаниями. Ему надо, чтобы я сделала упор на личных качествах, на «его непоколебимой верности как нижестоящим, так и вышестоящим — одним словом, на высоких качествах его ума и сердца, которые…» — и так далее, и так далее. «Нет, дорогая мисс Стивен, дело не в сравнении, потому что истинный интерес «Cornhill» в отношениях Дилейна и миссис Аберкомби». «Я очень надеюсь, дорогая мисс Стивен, что вы вложите ум и сердце в вашу работу и приобретете известность как рецензент». Вам когда-нибудь приходилось получать подобные комплименты?