Читать книгу "Ва-Банк - Анри Шарьер"

Негритянская пара была просто прекрасна, они походили на статуэтки из черного дерева, к тому же оказались умными, добрыми, открытыми, сексуальными и без всяких комплексов, а белокурые девушки сожалели, что компания у нас такая маленькая. Все это я пережил. Так неужели кто-то хочет, чтобы я променял все это? На что? На девственно-чистую анкету, без записи о судимости? На службу в банке или на каком-либо предприятии, где я буду не Папийоном, а Анри Шарьером, прирученным гражданином, блюдущим законы, написанные другими людьми, применяющими их не к себе и очень довольными тем, что сами-то могут им не подчиняться, поскольку принадлежат к привилегированному сословию?

Вместо большого счета в банке лучше всего иметь пламя в сердце; такой счет никогда не иссякнет и не погаснет, если он дает тебе желание жить, жить бесконечно, на полную катушку.

Да, приближается час возвращения; чемоданы уже наготове; у меня новая виза на трехмесячную поездку во Францию. Я снова выйду из самолета в Орли, но на этот раз будет нелегко остаться незамеченным. Кастельно сказал, что меня будет встречать пара журналистов.

Только бы власти не воспользовались этим обстоятельством, чтобы уведомить меня о запрете на пребывание в Париже».

* * *

Девятого мая тысяча девятьсот шестьдесят девятого года я улетал в Париж. Я не захотел, чтобы меня провожали, поэтому рядом была только Рита. Мы пили чай на террасе в аэропорту. Она держала меня за руку и слегка пожимала ее, чтобы я не отвлекался и смотрел ей прямо в глаза. Мы не разговаривали; она знала, о чем мои мысли: начиная с одиннадцати часов следующего дня крупье будет тащить из сабо карту за картой. Если девятнадцатого мая мне все же предстоит сорвать банк по случаю выхода моей книги, то партия начнется десятого мая в одиннадцать. Еще легкий нажим пальцев – и я смотрю на Риту и улыбаюсь с полным доверием к ней.

Такова жизнь, когда двое искренне любят друг друга: им необязательно разговаривать, чтобы обменяться тысячами мелочей, теснящихся в голове; каждый из них знает, о чем думает другой. Если возникает какое-нибудь сомнение, то достаточно взгляда, чтобы убедиться, что оба настроены на одну волну.

В какой-то момент в ее улыбке и взгляде появилась некоторая насмешливость. Я знал, что она хочет сказать: «Ты был только что малость резковат с итальянцем. Ты думаешь о том, что сказал, или просто насмехался над ним и над собою?» – «Нет, я был серьезен и говорил с ним без всякого злого умысла, не знаю, почему так вышло», – отвечали мои глаза.

Речь шла об одном итальянском предпринимателе, который с полчаса назад пожелал мне приятного путешествия и, желая поговорить со мной об одном деле, спросил меня, когда я предполагаю вернуться в Каракас. Он уже готов был дать мне свой телефон.

А я ему ответил без всякой задней мысли:

– Марио, ты узнаешь о моем возвращении из газет.

– А почему газеты собираются объявлять о твоем возвращении?

– Потому что, когда вернусь в Каракас, я уже стану знаменитым.

Марио, этот простодушный ребенок, расхохотался, довольный ответом и не спрашивая почему; он был убежден, что я просто пошутил, не более того. Пусть так, но я все-таки знал, о чем говорю.

По радио объявили: «Начинается посадка на рейс авиакомпании „Эр Франс“, следующий до Парижа».

Мы поцеловались, она нежно обвила руками мою шею и тихонько прошептала, чтобы никто, кроме меня, не услышал: «Думай обо мне день и ночь, а я буду денно и нощно с тобой. Напиши сразу, если будет время; если нет – телеграфируй».

Я быстро устроился в удобном кресле в салоне первого класса. Это был сюрприз от Риты – она позаботилась, чтобы я летел с наибольшим комфортом. Самолет мягко вырулил на взлетную полосу. Еще две минуты я мог видеть Риту, махавшую мне вслед платком.

Встреча с трудностями и неизвестностью всегда возбуждает. Но самый напряженный момент возникает не в самой борьбе, а до нее, во время ожидания. Вся ситуация прокручивается в голове, и задаешься вопросом: «Как пойдет дело? Кто меня ждет? Скажу то, скажу это, сделаю так или эдак». И ничего не получается, ничего не происходит по задуманному сценарию. Ты как-то сразу оказываешься вовлеченным в схватку, и тогда нужно найти оружие, позволяющее тебе обезвредить противника, победить его или уничтожить. Только следует постоянно говорить себе: «Я должен преодолеть, я преодолею препятствие, будь я сильнее или слабее тех, кто хочет мне помешать».

Если я правильно рассуждал, то все складывалось против выхода моей книги в назначенный день. Францию ожидал разгар предвыборных сражений за президентское кресло. Это был более чем важный момент для французов. Неужели помимо политической борьбы кто-то станет заниматься книгой неизвестного автора? Такое возможно при безоблачном небе и полном штиле. Посмотрим!

В конце концов, выход моей книги сопровождался не только негативными факторами. Он совпадал с годовщиной баррикад, воздвигнутых в мае тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года.

Это был толчок, в результате которого в Париже, в его пригородах и далеко за его пределами вся Франция в лице своих граждан встала по ту или другую сторону баррикад или рядом с ними.

Баррикадам отводилась роль того механизма, с помощью которого протестующие хотели заставить представителей определенного класса выйти из золоченой башни, чтобы принудить их к диалогу.

Воздвигнув баррикады на улицах и бульварах, народ стремился показать, что больше не желает слепо повиноваться, не поняв происходящего, не обсудив всех этих сотен и тысяч «почему».

Было сожжено несколько машин, сотни людей избиты полицейскими дубинками, раненые с обеих сторон; а они вышли из своей золоченой башни, те, у которых не было поначалу ни ушей, ни языка, и они ответили, как сумели, на эти «почему»; и они пошли еще дальше – дождались ответа на собственный вопрос: «Зачем вы воздвигли баррикады и сожгли автомобили?»

Май тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, годовщина пролития крови молодых французских студентов, годовщина взрыва, гремучая смесь которого накапливалась годами, годовщина мощного удара топором по запретному древу, на котором восседал друид,[38]годовщина тех дней, когда народ, приговоренный к вечному молчанию, заставил наконец выслушать себя.

Пришел и на мою улицу праздник, настал день, предназначенный мне судьбой. Я тоже был приговорен к вечному молчанию, а теперь собирался сказать то, что должен был, лишь бы мне уделили немного внимания.

– Еще немного шампанского?

– Нет, спасибо. Но если позволите, ломтик камамбера и красного вина… Это возможно?

– О да! Чего проще!

– Спасибо, мадемуазель Эр Франс.

– Вы летите в Париж?

– Да.

– Вы венесуэлец?

– И да и нет.

Она уходит и очень скоро возвращается.