Читать книгу "Сердце огненного острова - Николь Фосселер"

– Пожалуйста, Киан Джай, – прошептала она и положила руку ему на грудь. – Ты должен мне помочь!

– Я ничего и никому не должен, – буркнул Киан Джай, отпустил ее подбородок, а другой рукой придавил окурок в пепельнице. – Мне нравится ваша пословица «С человеком всегда встречаешься в жизни дважды». Вся эта история для меня просто золотая жила. Я выжму из нее все до крупицы.

Флортье выпрямилась, занесла ногу и села верхом на его бедра. Обняла его за шею и покрыла лицо поцелуями.

– Пожалуйста, дорогой, прошу тебя! Помоги моей подруге. Сделай это ради меня! Пожалуйста, Киан Джай!

Он отодвинулся назад и посмотрел на нее, потом растянул губы в улыбке и схватил ее за плечи.

– Вот это мне нравится. Когда ты такая кроткая. – Он покрутил ее сосок. – Я, пожалуй, сделаю то, что ты просишь, раз ты хочешь мне угодить, – пробормотал он и погладил другой рукой ее зад.

– Как угодить? – прошептала Флортье, насторожившись, но стараясь не рассердить его.

Его губы дрогнули; он схватил ее бедра и отодвинул их, потом взял ее ладонями за щеки и направил ее лицо к своему паху.

– Ты будешь хорошей девочкой? – пробормотал он.

– Да, – вздохнула она, закрыла глаза и обхватила его губами.

41

Любимый,

я не знаю, что мне делать, – меня обвиняют в том, что я отравила ртутью детей и Мелати. Поэтому я сейчас нахожусь под арестом в Кетимбанге, у господина Бейеринка. Ведь ты знаешь, что я не способна на такое злодеяние, да у меня и причин на это никаких не было. Но я не знаю, поверит ли мне суд. Поверит ли вообще кто-нибудь, что я невиновна. Ты можешь приехать? Можешь мне помочь? Я не знаю, что мне делать.

Пожалуйста, Ян, помоги мне!

Твоя Якобина.

Лампа, стоявшая на письменном столе, высветила световой круг в темной комнате, замутненный высокой влажностью воздуха, словно цветочной пыльцой. Так всегда бывало после вечернего ливня, который обрушивался на почву и листья, а потом испарялся. За окном стрекотали цикады, хрипло и упорно кричала какая-то птица, всякий раз с нового места, словно не находила покоя.

Ян Моленаар неподвижно сидел за письменным столом и, подперев щеки ладонями, смотрел на письмо Якобины, которое пришло к нему сегодня.

Он всегда знал, что когда-нибудь эта тайна настигнет его и утащит в пропасть. Тайна, связывавшая друг с другом Винсента и Грит. Тайна, которой они поделились с ним, Яном, – сначала Грит, потом Винсент, и его обещание молчать. Из любви к Грит. Ради дружбы с Винсентом. Ради детей.

Все это был лишь вопрос времени, которое еще оставалось у Винсента и Грит, пока тикающий часовой механизм несчастья не сработает в их телах, – десять, пятнадцать лет, возможно, немного больше. Пока не ударит колокол, возвещая об их позоре. Если повезет, смерть настигнет их раньше, чем станет очевиден позор. Если повезет сильнее, они еще увидят своих детей выросшими, детей, которых, возможно, пощадила страшная и позорная болезнь, пощадил Господь. Ведь они не должны отвечать за грехи своего отца.

Ян Моленаар подумал о Йеруне, и на его глаза навернулись слезы. Йерун, он знал его еще до рождения… Тогда она носила сына в своем чреве, и он словно окружил золотой аурой свою мать, и без того ослепительно красивую женщину. Ее глаза сияли, как синие звезды, еще тогда, когда почти не было заметно, что она ждет ребенка, да и потом тоже, на последних месяцах беременности. Ян подружился с Йеруном в саду в Конингсплейне, когда он еще не родился. Иногда Грит брала руку Яна и прикладывала ее к своему постоянно увеличивавшемуся животу. Рука ощущала сквозь тонкую ткань кебайи, как ребенок шевелился, бил ножками, и тогда Ян чувствовал себя почти как будущий отец. Но глаза Грит все чаще глядели в пустоту, а на ее тонкие черты ложилась мрачная тень, тревожившая Яна. «Я боюсь, – сказала она однажды. – Нет, не родов. С ними я справлюсь. – Вдруг из нее вырвалось неожиданное признание: – Он заразил меня, Ян, он заразил меня сифилисом. Сразу после свадьбы. У меня никогда не было другого мужчины. Винсент заразил меня, и я боюсь за ребенка. – В слезах она прижалась к груди Яна. – Никто не должен знать об этом, ты слышишь? – прошептала она потом. – Никто! Это превратит нас в изгоев. Нас и нашего ребенка». Тогда он поклялся всем, что было у него святого. Из любви к Грит.

Тогда Грит обольстила его, пробудила в нем чувственность. Он боготворил ее и землю, по которой она ходила; возможно, оттого, что точно знал – она никогда не будет принадлежать ему. А вот Якобина стала женщиной, рядом с которой ему хотелось прожить жизнь. И вот теперь на Якобину легко подозрение в убийстве Йеруна и Мелати. По ужасной иронии судьбы, именно она без всякой вины попалась в силки того, что связывало между собой Яна и супругов де Йонг. Страх и озабоченность заставили Яна пойти сегодня днем в кабинет ван дер Линдена и попросить его совета; ван дер Линден жил на Яве уже двадцать лет, основал тут миссию и знал здешнюю ситуацию гораздо лучше, чем Ян.

«Сифилис, – со вздохом проговорил, наконец, ван дер Линден и забарабанил пальцами по крышке письменного стола; другой рукой он теребил пышные усы. – Вы выдвигаете тяжкое обвинение, Моленаар. Надеюсь, вы это понимаете?»

Ян понимал это давно, еще когда консультировался у двух адвокатов в Батавии и у одного в Бейтензорге насчет условий возможного развода. Тогда Йеруну было несколько месяцев, а Мелати ходила беременная ребенком Винсента. Тогда никто не захотел обвинить офицера Королевской Нидерландской Индийской армии в том, что он заразил сифилисом жену и, возможно, своего ребенка. Такое обвинение стало бы позором не только для упомянутой персоны, но и для армии, для всего общества. Оно было более тяжким, чем разврат, мошенничество или домашнее насилие. Такой позор пал бы и на Грит, сделал бы ее изгоем; вероятно, даже неверной женой – ведь разве не женщины чаще всего переносили эту болезнь?

«Моленаар, вы не принесете пользы ни себе, ни нашему обществу, если обратитесь с этим вопросом к властям. Да еще с тем, что вам было рассказано конфиденциально. Ведь вы знаете, что миссионеры стоят в самом низу колониальной иерархии».

Ян откинулся на спинку стула и вытянул перед собой ноги; провел обеими руками по волосам, взъерошил их и сцепил пальцы на затылке. В ночи снова хрипло закричала птица, кажется, в полете – крики то приближались, то удалялись. Это был жуткий, почти зловещий звук, почти как карканье ворона, только более звучный и низкий.

«Разумеется, он посадил молодую даму под арест, а разве он должен был оставить ее в том доме? Не придавайте этому слишком большое значение. Бейеринка я знаю только с чужих слов, но он кажется мне слишком… ну, ретивым. Он молод, ему еще предстоит заработать служебные отличия, и, прежде всего, он, конечно, мечтает выбраться из Кетимбанга. По моим оценкам, никакого суда не будет, как ни жаль ребенка».

Слишком маленьким, слишком легким появился Йерун на свет, но здоровым. Однако страх остался. И когда была зачата и родилась Ида. Словно злая фея, ожидающая у края колыбельки шанса забрать ребенка, грозная тень болезни лежала на доме в Конингсплейне. Грит с тревогой наблюдала на Йеруном и Идой; при любой болезни, заболит ли голова или суставы, она впадала в панику и мчалась к врачу, к тому самому, заслуживавшему доверия, который определил у нее сифилис. Но иногда она смотрела на детей с каким-то страхом, словно перед ней были оборотни, и часто уклонялась от их навязчивой ласки, словно она была ей неприятна. И все это время Грит и Винсент поддерживали свою блестящую репутацию, участвовали во всех гала-приемах, балах, военных парадах, приглашали гостей к себе на рейстафел. Их брак больше напоминал секретный пакт, и Ян был тоже в числе заговорщиков; брак опирался на любовь и страсть, бурную и переменчивую. Болезнь и забота о детях привязывали их друг к другу и разжигали страсть. Их жизнь можно было сравнить с дикими танцами на вулкане, который мог взорваться в любую минуту.